Скованный ночью. Дин Кунц
бутылку-другую.
Вместо этого я попытался сделать глубокий вдох. Ртом, чтобы поменьше шуметь. На случай, если ко мне подкрадывается злобный тролль, вооруженный циркулярной пилой и готовый нажать узловатым пальцем на пусковую кнопку.
Я сам свой злейший враг. Это является наиболее надежным доказательством того, что я отношусь к миру людей.
В воздухе стоял запах, ничуть не похожий на аромат холодной «Короны» или «Хайникена». В нем чувствовался слабый привкус горечи.
Когда я в следующий раз отправлюсь в погоню за плохими парнями, придется захватить с собой холодильник со льдом и полудюжиной бутылок.
Какое-то время я пытался отвлечься мыслями о восьмифутовых волнах, ожидающих своего серфера, о ледяном пиве, такос[2] и Саше Гуделл, лежащей в моей постели, но ощущение близкой опасности и приступ клаустрофобии становились все сильнее.
Я сумел успокоиться лишь тогда, когда вызвал в памяти лицо Саши. Ее серые глаза, ясные, как дождевая вода. Пышные волосы цвета красного дерева. Губы, изогнутые улыбкой. Ее излучение.
Я сохранял осторожность; следовательно, похититель не мог догадаться о моем присутствии. У него не было причины вершить свои дела в темноте. Отсутствие лампы лишило бы его извращенного удовольствия любоваться ужасом своей жертвы. Абсолютная темнота была доказательством того, что он находится не рядом, а в комнате по соседству, за железной дверью.
Криков ребенка слышно не было; это означало, что пока Джимми невредим. Для этого хищника наслаждение слышать равнялось наслаждению видеть; крики жертв должны были звучать в его ушах музыкой.
Если я не видел света лампы, при котором орудовал похититель, то он тоже не видел меня. Я выудил из-за пояса фонарик и включил его.
Я находился в самой обыкновенной лифтовой нише. За углом справа тянулся довольно длинный коридор шириной в два с половиной метра, с полом из пепельно-серых мозаичных плиток и бетонными стенами, выкрашенными голубой краской. Он вел в одном направлении – вдоль склада. Совсем недавно я преодолел это расстояние на уровне земли.
На этот этаж почти не просачивалась пыль; воздух здесь был холодным и неподвижным, как в морге. Пол был слишком чистым, чтобы на нем оставались следы.
На потолке продолжали висеть люминесцентные лампы и звукопоглощающие панели. Они мне ничем не грозили, потому что эти здания были давно обесточены.
В предыдущие ночи я убедился, что ликвидаторы сняли все ценное лишь в некоторых зонах базы. Похоже, в разгар процесса бухгалтеры министерства обороны спохватились и решили, что расходы на демонтаж превышают стоимость самого оборудования.
Левая стена коридора была сплошной. По правую руку находилось несколько комнат с неокрашенными дверями из нержавеющей стали, лишенными всяких опознавательных знаков.
Хотя в данную минуту у меня не было возможности посоветоваться со своим разумным четвероногим братом, я и сам мог вычислить, что звук, который привел меня сюда, был грохотом двух
Мексиканские блинчики с цыпленком и латуком.