Мой университет: Для всех – он наш, а для каждого – свой. К. Г. Левыкин
они оказенивали порученную им преподавать дисциплину и вызывали и к себе, и к своему предмету скептическое отношение. Студенческий скепсис к общественным наукам имел место и в Московском университете. Чаще он возникал на естественных факультетах и реже – на гуманитарных, потому что на этих факультетах общественные науки преподавали нам более опытные ученые, сами имеющие университетское образование. Традиционно в нашем университете нельзя, например, было преподавать историю КПСС, не имея базового исторического образования, политэкономию, не имея широкого экономического образования, и диамат, не имея философского образования. Нельзя было идти к будущим юристам и филологам без максимума знаний по истории, философии и праву.
Историческому факультету особенно повезло. У нас много лет общий курс лекций по основам марксизма-ленинизма, а позже – по истории ВКП(б) и КПСС читал один из лучших лекторов по этому предмету – Наум Васильевич Савинченко. Мы встретились с ним в 1950/1951 учебном году на первой его лекции в Ленинской аудитории, увидели, услышали и в конце лекции наградили дружными аплодисментами за интересный рассказ о событиях, происходивших в России между февралем и октябрем 1917 года, о борющихся между собой политических силах в выборе грядущего исторического пути великого Российского государства, его народов, о меняющейся в ходе этой борьбы обстановке, о меняющихся политических лозунгах партий, о процессе формирования политической армии социалистической революции, о политических лидерах и вождях. При этом лектор никогда не заглядывал в конспект. Однако в правом кармане его пиджака всегда была тонкая ученическая тетрадка. Иногда, когда ему надо было что-то процитировать, он каким-то особым артистическим жестом вынимал ее, театрально раскрывал какую-то страницу и, держа тетрадку в правой руке, не глядя в нее, произносил точно, слово в слово, нужную цитату, тут же сообщая имя автора, название цитируемой статьи, время и место ее публикации. Потом тем же жестом тетрадка отправлялась в тот же карман. Говорил он негромко, но не монотонно, не бубнил, а играл своим голосом, как это могут делать только актеры. Он интриговал нас неожиданностью того, что хотел сказать как бы доверительно, только для нас. Этой игрой голоса он укрощал нас в самом начале лекции, когда аудитория еще не уселась, не успокоилась. Мы все были заняты приготовлением к конспектированию и вдруг видели, что лектор что-то говорит, когда шум в аудитории еще не стих. А лектор, красивый мужчина, хотя и невысокого роста, с красивой прической из седых волос, в опрятном костюме, все продолжал шевелить губами, не усиливая своего голоса, не срываясь, без назидания, без призывов «прекратить шум». И аудитория будто бы замирала. Мы слышали грамотную, чистую русскую речь высокообразованного интеллигента. Позже я неоднократно слышал, как Наум Васильевич делал справедливые замечания молодым преподавателям, да и студентам, за неправильно произнесенное русское слово, за неправильно истолкованный его смысл,