«Я был отчаянно провинциален…». Фёдор Шаляпин
много аплодировали, поднесли венок, но среди товарищей по сцене успех мой прошел незамеченным. Никто не поздравил меня, никто не сказал ласкового слова. А когда я шел за кулисы с венком в руках, режиссер, делая вид, как будто все это не касается его, отвернулся от меня и равнодушно засвистел.
Помимо неуспехов моих, мне противно было ходить в театр из-за отношения начальства к артистам. Я был уверен, что артист – свободный, независимый человек.
А здесь, когда директор являлся за кулисы, артисты вытягивались перед ним, как солдаты, и пожимали снисходительно протянутые им два директорских пальца, слащаво улыбаясь. Раньше я видел такое отношение только в канцеляриях. Здесь оно казалось мне неуместным. Однажды режиссер сделал мне строгое замечание за то, что я на Новый год не съездил к директору и не расписался в «Книге визитов». Но мне казалось унизительным выражать начальству почтение через швейцара, да я, кажется, и не знал, что существует такая церемония. Было и еще немало мелочей, которые очень тяготили меня. Я перестал гордиться тем, что считаюсь артистом императорских театров. За весь сезон помню только одно приятное впечатление – знакомство с Римским-Корсаковым, когда готовили «Ночь перед рождеством»[46]. С огромным интересом смотрел я на молчаливого, вдумчивого композитора, в его глаза, скрытые за двойными очками.
Казалось, что к нему относятся не лучше, чем ко мне, незаметному человеку.
Помню, как бесцеремонно вычеркивали целые страницы его оперы, как он морщился, протестовал, а ему с каменной настойчивостью доказывали, что если оперу не сократить, она покажется публике скучной и длинной.
Может быть, сокращающие люди были правы, потому что часто интересное представление и прекрасная музыка действительно не нравились публике, и она говорила:
– Как это скучно! Русские композиторы всегда такую тоску наводят!
Не нравилось, если в опере нет таких арий, как, например, «На земле весь род людской», – и говорили:
– Вот «Трубадур» – это я понимаю…
И вообще русская музыка была не в почете, как мне казалось. Однажды мне захотелось спеть в концерте «Трепак» Мусоргского. Эта вещь страшно нравилась мне. На репетиции у артистки, которая устраивала концерт[47], я встретил известного в то время музыкального критика. Он должен был аккомпанировать на концерте.
– Почему вы поете «Трепак»? – спросил он.
– Мне очень нравится.
– Но ведь это страшная мерзость, – сказал он любезно.
– Все-таки я спою ее…
– Ваше дело, пойте! – сказал он, пожав плечами. – Дайте мне ноты, чтоб я мог хорошенько просмотреть их дома.
Ноты я ему дал, но, не надеясь, что он способен хорошо аккомпанировать произведению, к которому относится так резко и несправедливо, я просил Длусского аккомпанировать мне на концерте.
Критик, говорили, очень обиделся на меня. На концерте, когда я спел «Трепака», мне стало ясно, что и публика не любит такие вещи.
Впоследствии, приехав в Петербург
Премьера оперы состоялась 28 ноября 1895 г. Ф.И. Шаляпин был дублером Ф.И. Стравинского в партии Панаса.
Концерт устраивала солистка Мариинского театра М.И. Долина. Сбор с него поступил в фонд постройки памятника на могиле выдающейся русской певицы, ученицы М.И. Глинки Д.М. Леоновой.