Юность под залог. Анна Богданова
подбородок ее казался несколько тяжеловатым и массивным.
...Взглянув на болящую во второй раз, Гаврилов вдруг рассмотрел в ней женщину. Как упоминалось выше, Владимир Иванович был неисправимым бабником и волокитой, к тому же имел поразительную способность в каждой представительнице противоположного пола рассмотреть нечто прекрасное, присущее только ей и больше никому. В женщине-мухе он умудрился понять и осознать ту красоту, которая заключалась, собственно, в ее поразительном уродстве.
– Девушка, а девушка, а от чего вы тут лечитесь? – оживился Гаврилов, хитро, с прищуром глядя на сорокалетнюю «девушку». Посмотрел тем присущим ему цепким взглядом, говорящим: «Хе, да я о тебе все, шельма, знаю! Все твои грешки, желания да пороки насквозь вижу!» Только в смягченном и, если так можно выразиться, масленистом, задорном варианте – мол, желания-то я твои вижу, но ничуть не осуждаю, потому как наши хотения одинаковы.
– От того же, что и вы! Хи! Хи! – ответила она и засмеялась в кулачок.
– А как вас зовут? А, прелестница?! – Гаврилов расплылся в улыбке – больно уж понравился ему ее глупый смех. Он вообще считал, что в откровенно скудоумных женщинах есть что-то неудержимо притягательное. При виде такой особы Владимир Иванович чувствовал себя не только раскованнее, но возникало в нем непонятно откуда взявшееся странное чувство – ему вдруг хотелось властвовать и повелевать ею.
– Ой! Ну вы уж так сказали! Так красиво сказали! Хи! Прелестница! – И она снова захихикала.
– Так как тебя звать-величать, чертовка? – И Гаврилов улыбнулся во все свои тридцать два шикарных (несмотря на неумеренное курение) зуба.
В эту минуту чертовка была сражена наповал – в ее ледяном, равнодушном ко всему окружающему миру сердце вдруг вспыхнуло... Нет, это была даже, пожалуй, не любовь, а неудержимое желание отдать себя всю с потрохами этому белозубому, интересному (как ей показалось) мужчине – прямо здесь и сейчас. Такой ловелас, как Гаврилов, не мог не прореагировать на это – страстное вожделение глуповатой особы он почувствовал кожей и, вскочив со стула, кинулся к ней.
– Куда? Куда вы меня тащите? – вопрошала она, влекомая красиво изъясняющимся мужчиной вдоль длинного коридора с облезлыми, исписанными всякой непотребщиной стенами.
– Ща увидишь! Так как тебя зовут-то? – в который раз спросил Гаврилов.
– Галя Калерина. А вас?
– Галюнчик, стало быть. А меня Вовульчик!
– А фамилия? Как ваша фамилия? Я вам свою сказала, а вы мне нет! – недоуменно молвила Галина. Вообще голос у нее был (как, впрочем, и внешность) необычный – исходил словно откуда-то или из желудка, или из самих кишок. К тому же по причине неправильного прикуса Калерина едва заметно картавила, стирая звуки «з» и «с», как ластик тонкую карандашевую запись в толстом блокноте.
– Гаврилов моя фамилия! Гаврилов! – не без гордости выкрикнул он, задыхаясь.
– Куда вы меня тащите, товарищ Гаврилов? – решила