Час игривых бесов. Елена Арсеньева
черты его лица добродушием не отличались – они были набрякшими, тяжелыми, небольшие глазки, запрятанные в складках кожи, придавали лицу вид хитрый и даже опасный, – широкая улыбка смягчала это впечатление. И довершал дело голос: глубокий, мягкий, какой-то даже уютный, этот голос был бы под стать изящному и благородному Атосу, а не какому-то… гному.
Странно, что именно это слово пришло мне в голову первым, когда я увидел того человека!
– Привет, Иван, – сказал он мне.
– Здрасьте, – пробормотал я, недоумевая, кто бы это мог быть. Папаша кого-то из нашего класса? Вроде не припоминаю такой родительской рожи… И хоть дом у нас большой, но среди наших соседей я этого чувака точно не видал.
– Ты не напрягайся, – сказал он этим своим приятным голосом. – Ты меня не знаешь, зато я тебя помню с тех самых пор, как ты родился. Сподобился повидать, когда твою мамашу из роддома выписали.
Неужели это товарищ моего отца?!
Я угадал, что характерно!.. Хотя, конечно, в роли отца своего я в те минуты видел все того же несуществующего летчика – красивого той выдуманной мужской и мужественной красотой, какой не бывает в природе, а встречается она только в мечтах или плохих киношках. Разумеется, истины я тогда не подозревал.
– Здрасте, – снова пробормотал я, и видок у меня был, конечно, преглупейший.
– Ты в аптеку торопишься, я знаю, – сказал он. – Смысла нет. Иди лучше домой, только вот это с собой возьми.
И он показал на две пребольшие коробки, которые стояли у его ног. Одна была простая белая картонная, обвязанная бечевкой, другая побольше, обернутая коричневой бумагой, какой оборачивают посылки на почте. Она называется «крафт-бумага», смешное название, я тогда его не знал.
– А что это? – спросил я, ничего, конечно, не понимая.
– Да так, подарки, – ответил он. – Хэппи бестдэй ту ю!
Я малость ошалел. Тогда, в 88-м, английским еще не щеголяли направо и налево, надо или не надо. Ну, молодежь-холостежь могла примерно представлять себе, что ж это такое – хэппи бестдэй ту ю, но старшее, мягко говоря, поколение… И только потом я удивился тому, чему следовало удивиться с самого начала: как он мог догадаться, что я спешу именно в аптеку?!
Я растерянно оглянулся на свой дом и увидел маму, которая стояла на балконе и смотрела на меня. Кажется, это был последний раз в моей жизни, когда я оглянулся на мать, ища у нее поддержки. Вот как бы до сей секунды я еще держался за ее подол, а тут раз – и отпустил. Но каким-то немыслимым образом я понял, что в аптеку мне и впрямь идти уже не надо. Что она меня нарочно выставила из дому именно в это время, чтобы я с этим гномом встретился.
И вот я стоял, весь такой растерянный, тополя пахли горько, одуряюще, может, я от этого поглупел, не знаю, только я кое-как собрался, поднял коробки – ох, какие тяжеленные они были, я даже удивился, что такое в них может оказаться, и, буркнув не то «спасибо», не то «до свиданья», потащился домой.
Как только я появился, моя мигом получшевшая маманя с необычайно деловитым видом принялась коробки распаковывать. Я потом