SACRÉ BLEU. Комедия д’искусства. Кристофер Мур
чтобы не упасть.
– Нет, не правда. Но краска румынская. Сделана из жуков, собранных вручную с корешков трав под Бухарестом. Но жучки эти – жуткие. Возможно, девственники. Ебаться с ними я б не стал. Хотите?
– Боюсь, мне сейчас достаточно красок. Мне сегодня нужно перенести на камень литографию – для афиши «Красной мельницы». И меня как-то подташнивает, нужно привести себя в порядок. А у моего печатника всё есть.
– А, литография. – Красовщик сплюнул в знак презрения ко всему, что связано с известняком и литографской краской. – Поветрие. Как только новизна сотрется, никто ею не будет заниматься. Быть может, киновари? Из лучшей ртутной руды, сам дроблю. Знаете, писать этих рыжих, которых вы так любите.
Анри отшатнулся, оступился на бордюре и едва удержался на ногах.
– Нет, месье, мне пора идти.
Он поспешил прочь как мог быстро – насколько позволяли ему похмелье и боль в ногах, – а за ним гнался рыжеволосый призрак, давно оставшийся в прошлом. Как он считал.
– Я загляну к вам в ателье, месье, – крикнул ему вслед Красовщик.
– Так не годится, – сказала Жюльетт.
Она стояла в мастерской, которую Люсьен снимал на пару с Анри на рю Коленкур у подножия Монмартра. Они нашли квартиру в глубине здания на первом этаже, чтобы Анри не приходилось таскать холсты по лестнице, но в смысле художественной студии – в цоколе пятиэтажного здания, стоящего вплотную к другим таким же домам с двух сторон, а на задах лишь узкий дворик, – помещение имело один отчетливый недостаток.
– Здесь же нет окон, – сказала Жюльетт. – Как вы можете работать без окон?
– Смотри, сколько у нас газовых рожков. И ширма есть, чтобы натурщицы переодевались. И ватерклозет. И печь – готовить чай. И столик из кафе, и бар, в котором все, чего ни пожелаешь. А окно есть в двери.
В двери действительно имелось овальное оконце с витражным стеклом. Размерами со скромную федору. Света из фойе сюда попадало ровно столько, что Люсьену хватало зажечь газовые рожки, ни за что не зацепившись и ни обо что не убившись.
– Нет, – сказала Жюльетт. Свою парасольку она держала так, точно собиралась ею сражаться с холстами, прислоненными к стенам по всей мастерской для просушки. Она сделала выпад против пустого мольберта, стоявшего в центре комнаты, словно предупреждала: только попробуй сунуться. – Здесь я буду выглядеть трупом. Нам нужен солнечный свет.
– Но я же тут все равно работаю, в основном по ночам, когда Анри в «Красной мельнице» или на какой-нибудь другой своей, гм, работе. Днем я почти всегда в пекарне до полудня, а… – Люсьен поник, не в силах придумать, что бы сказать такого жизнеутверждающего.
– Должна быть другая студия, – произнесла Жюльетт, шагнув к нему, и выпятила нижнюю губу. Говорила она капризным детским голоском. – Где ты сможешь написать теплый золотой свет солнца у меня на коже. – Девушка собралась было его поцеловать,