Тишайший (сборник). Владислав Бахревский
с обозом пути теперь расходились. Усадил в сани Марковну, Ванюшку к ней под тулуп. Можно бы и в путь-дорогу. И тут вышла из дому девица-красавица. В шубе из черной лисы, платок, как облако, пушист, нежен.
– Вы ведь в Лопатищи? Возьмите меня.
У Аввакума голос опять пропал.
– Батька, что же ты молчишь? – удивилась Марковна, силясь повернуться вместе с тулупом к облучку.
– Садись, – выдавил из себя Аввакум: мало сатане ночных мук, мало бессонной ночи и видений пагубных.
– Меня Палашкой зовут! – сказала девица, усаживаясь рядом с Марковной.
Та опять окликнула мужа:
– Петрович, сеном-то закидай нас.
Поп слез с облучка, не глядя женщинам в лица, подоткнул сено с боков.
Вынырнуло из тулупа личико Ванюшки, глазки сожмурил, а рот, как у лягушонка, до ушей раздвинулся – улыбнулся отцу.
– Ванюшку спрячь, не надышался бы холодом!
Укрывая женщинам ноги тулупом, глянул-таки на Палашку, а та тоже смотрит, и в глазах-то вопрос, как теленочек новорожденный, на ножках неверных покачивается. И губы, вместо того чтоб в слово сложиться, дрожат. Совсем Аввакум перетрусил.
Приехали в Лопатищи в полдень. Теплынь на дворе, того и гляди, ручьи побегут.
Народ в Лопатищах весело суетился. Все мужички на розвальнях какие-то мешки к воеводским амбарам везут и от амбаров – тоже с мешками.
– Что тут у вас делается? – остановил Аввакум одного жителя.
– Воевода Иван Родионыч рыбное дело завести собирается. Скупает у людей соль.
– Это как же так? Да стой ты! – крикнул Аввакум своему монаху-вознице.
– За фунт соли пять фунтов зерна дает. Первое, почитай, благодеяние от воеводы-то нашего.
– Благодеяние?! – Аввакума так и подбросило в санях. – А ты знаешь, сколько теперь соль стоит?
– Нет! – испугался житель.
– Гони к амбарам! – заорал Аввакум на возницу и сам дернул за вожжи.
Подлетели к амбарам. Поп на крыльцо прямо из саней прыгнул:
– Эге-гей! Слуша-а-ай!
Люди увидали своего «батюшку», оставили дела, подошла.
– Люди! Вас грабят белым днем! По царскому указу, соль ныне стоит две гривны за пуд. Сей оброк назначен вместо всех прочих тягот, вместо стрелецких денег, вместо четвертных, ямских.
– Ай-я-яй! – вдарился бежать сосед Аввакума Сенька Заморыш. – Чуть не продал последние три фунта. Моя очередь вторая была.
– А как же я? – завыла баба. – Я продала. Всю соль сгребла и продала. Без соли теперь сидеть.
Поднялся вой, крик. Люди кинулись к амбарам отбивать свое. Аввакум спрыгнул с крыльца, хотел сесть в сани, но возница-монах кнутовище, как пику, выставил:
– Пошел-пошел! Беды с тобой не оберешься… А ну, бабы, вон из саней.
Женщины выбрались из кошелки, и монах, нахлестывая лошадку, укатил догонять обоз.
И тотчас, взметая снег, налетел на резвом скакуне Иван Родионович.
– Аввакум! – заревел. – Гиль заводишь? Да я тебя!..
– Чем кричать, скажи-ка людям,