«Злой и прелестный чародiй» (Иван Мазепа, Украина). Елена Арсеньева

      Но с вами, государь, не схож:

      Он войн не вел, земель чужих

      Не брал, чтоб не отбили их;

      И (если сейма не считать)

      До неприличья благодать

      Была при нем. И скорбь он знал:

      Он муз и женщин обожал,

      А те порой несносны так,

      Что о войне вздыхал бедняк,

      Но гнев стихал, – и новых вдруг

      Искал он книг, искал подруг.

      Давал он балы без конца,

      И вся Варшава у дворца

      Сходилась – любоваться там

      На пышный сонм князей и дам.

      Как польский Соломон, воспет

      Он был; нашелся все ж поэт

      Без пенсии: он под конец

      Скропал сатиру, как «не-льстец».

      Ну, двор! Пирам – утерян счет;

      Любой придворный – рифмоплет;

      Я сам стишки слагал – пиит! —

      Дав подпись «Горестный Тирсит[1]».

      В самом деле – Иван Мазепа получил хорошее по тем временам образование. Он учился в Киевской духовной академии, затем в Варшаве и три года в Западной Европе. В молодые годы Иван попал ко двору польского короля Яна Казимира (1609–1672). Тот благосклонно относился к украинской знати, хотя вся польская шляхта украинцев презирала. Поэтому Мазепе не совсем уютно было при дворе, и он пытался скрывать свое происхождение, выдумывая каких-то шляхетских предков. Так или иначе, он был назначен «пажом покоевым» (камер-юнкером), учился в коллеже иезуитов. Этот факт его биографии стоит запомнить: он многое объяснит в механике, так сказать, его дальнейшего предательства.

      Образованные люди при дворе были редкостью, их ценили, и вскоре Мазепа уже начал выполнять важные поручения короля. Так, например, его отправляли с посланиями к гетманам Левобережной Украины, подвластной России, к Ивану Выговскому и Юрию Хмельницкому. Суть поручений сводилась к тому, чтобы склонять их на измену России, и они были выполнены блестяще: и Выговский, и Юрий Хмельницкий переметнулись к Польше.

      Такие задания были Мазепе полезны тем, что помогали ему обуздывать пылкий нрав и вырабатывать, как мы сказали бы теперь, политкорректность. Он был вспыльчив, рука его то и дело тянулась к рукояти карабели (как польские шляхтичи называют саблю), и он всегда был готов постоять за свой щирый гонор, пусть и не вполне польский.

      Сверстники и товарищи его, придворные католической веры, охотно издевались над «диким казаком» и как-то довели его до того, что против одного из них Мазепа в горячности обнажил саблю. Это случилось в королевском дворце, а значит, считалось преступлением, достойным смерти. Но король Ян Казимир поверил, что Мазепа поступил так неумышленно, потому не стал казнить его, а только удалил от двора.

      Мазепа уехал в имение своей матери, на Волынь, и вот здесь-то произошла история, которая перевернула и жизнь его, и политические, как принято выражаться, симпатии и антипатии.

      Рядом с имением его матери жил в своем имении некто пан Фальбовский, человек немолодой, зато бывший мужем молодой жены…

      Байрон так излагает завязку этой истории: