.
которые сами же, и не обращали внимания на присутствие детей, произнося маты по любому поводу. Как говорили взрослые – для красного словца!
Мать налила нам борща и поставила миску с нарезанными ломтиками жёлтого, устаревшего сала, которое я просто обожал. Потом нарезала нам по ломтю ржаного хлеба, и ушла на ток, приказав нам, чтобы шли тоже после того, как пообедаем.
Управились мы мигом, и уже минут через пятнадцать, взяв деревянные лопаты, ворошили вместе со всеми подмокшее зерно, которое очень быстро подсыхало на открытой площадке, продуваемой небольшим, тёплым ветерком. Зерно, если его оставить сырым, очень быстро начинает нагреваться и тлеть, превращаясь в синеватую массу, которую даже скотина ест с большой неохотой. Поэтому наш председатель и гнал всех на ток, чтобы ничего не пропало из нового урожая, который свозили с полей. Чтобы попасть на открытый ток, зерно, вернее снопы с колосьями, в которых и было зерно, сначала на отдельной площадке молотили специальными цепями, выбивая, собирали и переносили под навес, где и находился ток. Только после того, как зерно подсыхало до нужной кондиции, его рассыпали по мешкам и отвозили в город, где сдавали в государственные закрома, согласно плану продразвёрстки. План был на первом месте, и только лишь, выполнив его, начинали засыпать на семена и на другие нужды в свои амбары. Процесс этот был очень утомительным и ответственным, поэтому каждая минута была на вес золота. Отпустили нас тогда, когда солнце уже скрылось за горизонтом. Парни и девчата отправились на танцы в Близнецы, а мы, подождав мою мать, отправились домой. Усталость валила с ног, поэтому ни о каком ночном не было и речи. Я вообще валился с ног, сон наваливался на меня со страшной силой, и я ничего не мог с этим поделать. Всю дорогу я шёл, держа мать за руку, а ноги заплетались. Этот несчастный километр казался для меня путь в целую жизнь. Я видел впереди дома нашей деревушки, но они никак не желали приближаться. Едва я попал во двор, то сразу же полез на сеновал и мгновенно уснул, не обращая внимания на то, что мать звала вечереть, так у нас называли ужин. Время было около девяти вечера и, хоть на улице ещё и было видно, но через некоторое время темнота проглотила всю деревню. Сквозь сон я ещё какое-то время различал брехню собак, блеяние овец, мычание коров и кудахтанье, устраивавшихся на ночлег курей и прочей живности. Но скоро и это всё затихло в моём сознании, и я провалился в черноту.
Проснулся я тогда, когда стало светать, но не из-за этого, а из-за того, что петухи стали орать по всей деревни. Особенно наш петух, а их, кстати, у нас было пять штук, орал особенно звонко. Я всегда на него сердился, но потом, очнувшись ото сна, благодарил его за то, что не дал мне проспать восход солнца. Сегодня погода была пасмурной и прохладной. Я вспомнил, как дед Еремей предупреждал нас, чтобы потеплее одевались, если пойдём в ночное и улыбнулся.
– Вот старый! – подумал я, выглядывая из своего укрытия на сеновале. – И откуда он узнал, что сегодня будет прохладно? Вчера ведь даже после дождя и то парило!
На