.
был трудный полет, да, но все же Бонифациус летел. Хорошо, что не было пота, заливающего глаза, а то ему нечем было бы его вытереть. Об этом он, мысленно усмехнувшись, подумал, взлетев уже достаточно высоко. Это было что-то сродни подъему по лестнице, да еще и с грузом. С тяжелым, неудобным грузом. Он осмотрелся. Дракона пока не было. И Бонифациус пошел вниз.
Он сел на крышу большого – самого большого в поселке, здания. Оно стояло рядом с тем самым местом, куда приводили обреченных. И где сейчас был Халеб. Его хорошо было видно отсюда. Халеб сидел на корточках. Сидел неподвижно. Переводя дух, Бонифациус подумал, что как бы ни тяжело было ему, Халебу сейчас в сто раз хуже. Там, привязанному, стреноженному, и теряющему последние силы на то, чтобы не отчаяться. На то, чтобы верить в него, своего старого друга, и ждать. Ждать смерти или спасения. Что поспеет раньше.
Ну, что же, он уже тут. А смерти все нет. Значит, спасение придет вовремя.
В отличие от Халеба Бонифациус заметил дракона издалека, еще в виде маленькой точки на горизонте. То, что это именно он, не вызывало никаких сомнений. А кто же еще?
Пока еще было время, Бонифациус сосредоточился на самом себе – на сердце, которое следовало успокоить, привести к нужному ритму, на дыхании, на ощущении силы, проходящей через все его естество. Силы, дарующей силу – силу мышц, силу воли, силу веры в себя.
Зачем он забрался так высоко? Ну, не иначе, как от страха. Теперь надо было идти вертикально вниз. И дракон, и Халеб были прямо под ним, и Бонифациус смотрел туда, и видел, как они застыли – один в нервном напряжении, другой в предвкушении. Вот сейчас голова дракона метнется в сторону жертвы, успеет ли Халеб уклониться, отскочить? Или все будет кончено в одну секунду? Да он сам-то? Чего застыл? Что, он зритель, что ли?
И Бонифациус ринулся вниз, как это и положено той птице, чье тело сейчас выполняло все эти движения, послушное как его воле, так и тому, что заложено в это тело природой. Так эти птицы ныряют вниз за добычей – камнем, кем-то оброненным там, вверху.
И оно само, само, не дожидаясь никаких команд, дернулось в воздухе, уходя от стремительной вспышки раскрывшейся навстречу пасти. На какие-то доли мгновенья то, в чем был сейчас заключен Бонифациус, опередило метнувшуюся голову чудовища. Опередило, извернулось в своем полете-падении, сманеврировало – то ли крыльями, распушив перья, то ли одним лишь желанием жить, сколь сильным, столь же слепым и бессмысленным.
Он увернулся, сам не понимая и не помня как. Тело действовало в своих интересах, и в своих же шкурных интересах оно выпустило из лап то, что мешало ему осуществить этот спасительный маневр. Самострел грохнулся на землю, а Бонифациус только секунду спустя заметил, что ему стало легче. Заметил, обрадовался, и только потом понял, что случилось.
Бонифациус увидел, как Халеб дернулся в сторону упавшего самострела, но голова чудовища была явно быстрее. И Бонифациус даже увидел ту точку, в которой они встретятся – голое тело Халеба и жадная, полная зубов пасть. И он бросился вниз, туда, где головы еще не было, но где она