Парфетки и мовешки. Татьяна Лассунская-Наркович
повела ее к соседнему столу.
Костлявая, нервная учительница в очках раздраженно говорила стоявшей перед ней красной от волнения Соне Завадской:
– Ничего не знаешь, прямо поразительно, – она пожала плечами и с каким-то страданием в голосе добавила:
– Ну, скажи хоть, сколько будет пять да три.
– Девять, – подумав, робко ответила Завадская.
Учительницу так и передернуло:
– Ужасно, даже этого не знает!
И костлявая рука с размаху поставила «шестерку».
Ганя со страхом смотрела в морщинистое не по годам лицо m-lle Ершовой, или «Щуки», как называли ее институтки, часто прибавляя к этому прозвищу еще и «зубастая». Действительно, лицо Ершовой напоминало рыбу: узкое, длинное, с громадным ртом и с торчавшими как-то вперед зубами; белесоватые выпуклые глаза дополняли сходство. В институте ее не любили за раздражительность и боялись. Ничто так не выводило ее из себя, как если кто-либо из воспитанниц позволял себе крикнуть из-за угла: «Щука!»
Это прозвище приводило ее в ярость. С пылающими щеками она бросалась отыскивать виновную, которую, по близорукости, не успевала разглядеть в лицо. Но поиски обычно не помогали, девочка исчезала бесследно. Пробовала Ершова жаловаться классным дамам («классюхам» или «синявкам», как называли их между собой воспитанницы), но и те ничем не могли ей помочь: никакие увещевания и даже угрозы не действовали на институток. По правде говоря, даже институтское начальство не могло не согласиться с меткостью ее клички, и дамы между собой нередко сами называли Ершову «Щукой».
«Злая, наверное, ой, злая, – думала Ганя, следя за тем, как нервно подергивалось лицо Щуки. – Глаза-то у нее – точно из-за очков вперед выпрыгнуть хотят, а губы-то, губы какие тонкие, так и дрожат! Ох, даже страшно…»
– Три да семь, – неожиданно услышала Ганя обращенный к ней вопрос.
– Десять, – без запинки ответила девочка, быстро-быстро перебирая пальцами.
– Пять из девяти?
Пальчики Гани снова быстро задвигались.
– Четыре, – уверенно сказала она.
– Четыре-то четыре, а вот что это ты руками-то крутишь? Будто постоять спокойно не можешь, – сердито косясь на Ганю, проговорила Щука.
– Это я так считаю, – спокойно объяснила девочка.
– А-а, вот оно что! Так ты без пальцев и считать не умеешь? – насмешливо спросила учительница.
– Не умею, – чистосердечно созналась Савченко, – меня Филат иначе и не учил.
– Кто такой? Как ты сказала? – удивленно подняв на Ганю близорукие глаза, спросила Ершова.
– Филат, это наш денщик.
– Денщик? – в ужасе повторила Щука, и ее лицо изобразило брезгливость. – Что же это, тебя денщик в институт готовил? – ехидно заметила она.
– Никто не готовил, – пожав плечами, сказала девочка. Она не могла понять, почему на лице учительницы вдруг появилась такая кислая гримаса. – Папа говорил, что меня здесь всему научат, – добавила она.
– Филат так Филат, – неожиданно согласилась Ершова.
Ганя