The Irony Tower. Советские художники во времена гласности. Эндрю Соломон
сейчас в Советском Союзе тем – это являются ли люди, живущие в СССР, советскими по характеру, потому что они жили при советской системе, или они создали советскую систему, потому что нечто советское было заложено у них в характере. Ответ находится где-то посередине, поэтому важно давать себе отчет в том, что относительная демократия, наступившая с приходом Горбачева, воспринимается многими как нечто, противоречащее сути народа. «В принципе, мы хотим демократии, – сказал мне один из художников-авангардистов, героев этой книги, – нос ней мы себя чувствуем очень неуютно». Это чувство дискомфорта происходит в первую очередь от непривычности новой системы, но также от ее глубинной чуждости, от ощущения того, что она навсегда, по определению, останется инородной. Перестройка – это часть старой традиции оглядываться на Запад, которая на деле принесла немного перемен. В шестнадцатом веке Иван Грозный попытался превратить Россию в западную державу, Петр Великий сделал такую же попытку на рубеже семнадцатого-восемнадцатого веков, за ним последовала уже в конце восемнадцатого века Екатерина Великая. Ленин в 1917 году задался целью превратить Россию в модель для Запада. Так что Горбачев занял место в этом ряду выдающихся государственных деятелей.
В глазах многих русских демократия подталкивает к заботе о собственных удобствах и интересах, без оглядки на то, чем, по их мнению, должно заниматься государство: обеспечением всеобщего блага и обнаружением истины. Свобода и преуспеяние (жизнь, свобода, стремление к счастью) воспринимаются как вторичные права, а не как первичные цели, коммунизм нужно перевести на другие рельсы, потому что обеспечить всеобщее благо он не смог, а вовсе не для того, чтобы жить, как в Америке. К тому же жить, как в Америке, – это слишком отдаленная перспектива. Исходя из собственного опыта, могу сказать, что оборотной стороной советского идеализма зачастую является лень. Повседневная жизнь постоянно доказывает, что честолюбие и целеустремленность не являются серьезной мотивацией для советских людей. Много раз в Москве, стоя под дождем, я пытался поймать такси. В СССР нет закона, который обязывал бы таксистов везти вас туда, куда вам надо. Останавливать такси одно за другим, называть нужное вам место, а в ответ получать взгляд, полный насмешки и пренебрежения, – удовольствие ниже среднего. Нередко за пятнадцатиминутную поездку я предлагал валюту – столько, сколько по курсу черного рынка водитель заработал бы за два месяца. Жадно хватали деньги немногие, большая часть лишь пожимала плечами – не из гордости, а из-за отсутствия интереса. Если водителю не хотелось ехать на Автозаводскую, он и не думал двигаться с места и не видел никакого смысла в дальнейшем обсуждении. Какое отношение все это имеет к деньгам?
Есть свои причины, почему коммунизм – как экономическая и политическая реальность – случился в России, а не во Франции, или Англии, или Соединенных Штатах. Есть вещи, которых французы, англичане или американцы просто никогда бы не поддержали, а русские