Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага. Владимир Горохов
ещё совсем недавно он был в полном здравии, как телесно, так умственно, да и, насколько мне известно, успешно вёл торговые дела. Все знают – Солон отменный купец. Не было случая, чтобы он оставался внакладе.
– Как-то не вяжется торговля с поэзией, – выслушав брата, возмутился Гермий, – что-то я не слыхивал, чтобы состоятельные купцы сочиняли стихи, а достойные поэты занимались торговлей.
– А мне кажется наоборот, – возразил Аристей. – Очень даже вяжется. Кто-кто, а уж эти торговцы мастаки увещевать языком. Так они захвалят свой товар, так его приукрасят, расскажут о нём столько небылиц. Чем это не поэзия? Сам Гесиод, а то и Гомер позавидовал бы им. Что же касается нынешних «гомеров и гесиодов», то, обеднев, некоторые из них, стали зарабатывать себе на жизнь торговлей. Ведь за стихи не платят. Но в совершенстве владея словом, можно успешно продавать товар, получать немалую прибыль. Так что, ошибаешься, брат; теперь – купец и поэт почти одно и то же. Сам видишь и слышишь.
Гермий поднял глаза к небу, словно собирался спросить у небожителей, прав ли его сородич, затем метнул взгляд в сторону вещавшего купца-поэта, потом любопытствующе осмотрел затаившуюся толпу, и, слегка покачивая головой, грустно промолвил:
– Поразительное время наступило сегодня. Всё в жизни смешалось – благородность происхождения с низменным занятием, поэзия с торговлей, разум с безрассудством. Что происходит? Куда идём?
Между тем «сумасшедший» Солон громогласно вещал последние строки своей элегии:
На Саламин! Как один человек, за остров желанный
Все ополчимся! С Афин смоем проклятый позор!
Окончив песнь, он быстро спрыгнул с камня и также незаметно исчез, как и появился.
Молодые афиняне устремились было за ним, но поэт словно растворился в воздухе. Кто-то всего лишь успел крикнуть:
– Приходи завтра!
Многие из присутствующих на площади находились в состоянии удивления, иные – смущения, а то и замешательства. Чего-чего, но подобного они не ожидали, тем более от Солона, человека мудрого, сдержанного, в Афинах уважаемого, происходившего из знаменитейшего древнего рода.
Когда оцепенение прошло, монолитная толпа расплылась на множество небольших островков, которые загалдели с такой силой, словно это был не афинский рынок, а птичий базар. Обсуждавших волновало три вопроса. Действительно ли безумен Солон? Если он не безумен, то какова судьба уготована ему богами после случившегося? И, наконец, третий вопрос, который пока не обсуждался, но, несомненно, каждый думал о нем – как быть с Саламином? До каких пор афиняне будут терпеть панэллинский позор? Этот вопрос был важнее других, но о нём не говорили. Во всяком случае, многие, опасаясь за свою жизнь, пока помалкивали, стараясь тему Саламина не затрагивать.
В течение часа-другого весть о солоновом деянии разнеслась по всему городу. Пожилые мужи сдержанно, но осуждающе говорили меж собою о происшедшем. Многие из них побаивались, как бы их сыновья и внуки