Дочь пекаря. Сара Маккой

      – Йозеф, – начала она. Голос дрогнул, она прокашлялась, чтобы звучать увереннее. – Мне надо поговорить с тобой о…

      – Смотри, смотри! – перебил он и уставился на сцену. – Сейчас будет сюрприз. Ты любишь музыку? Вагнер, Хоттер, Клеменс Краус?[12]

      Пальцы Элси онемели. Она расстегнула пуговицы на перчатках, стянула с рук замшу, мокрую от шампанского.

      – Люблю, но я не бывала в опере.

      – Тц-тц-тц! – Он сокрушенно нахмурился. – Я принесу тебе пластинки.

      У Элси не было проигрывателя, но сейчас ей не хотелось об этом говорить. Она сняла перчатки и сразу почувствовала себя голой, тотчас замерзли ладони. Пытаясь успокоиться, она переплела пальцы. – Йозеф… – снова начала она.

      – А теперь, – возвестил руководитель квартета, – короткое музыкальное представление, чтобы развлечь вас во время обеда! – Он опустил стойку микрофона, поставил перед ним скамеечку, уселся на место и взял скрипку.

      Йозеф приложил палец к губам.

      – Позже, – прошептал он.

      Зрители с любопытством зашептались, а потом воцарилась тишина. Тучная женщина из вспомогательной эсэсовской дружины, с копной седых волос на макушке, вывела на сцену мальчика лет шести-семи. В простой белой рубашке, белых перчатках, черных брючках, на шее бант. Обычный нарядный мальчик, если бы не бритый череп и не землистое лицо, – не мальчик, а безликий призрак. Женщина велела ему встать на скамеечку, и он, опустив голову, встал. Затем поднял глаза, огромные и блестящие, как родниковая вода.

      Скрипач взял высокую певучую ноту. Мальчик сжал кулачки, глубоко вдохнул, раскрыл рот и запел. Дискант отозвался в коридорах. Все затихло, все смотрели на сцену. Голос был чистый и мягкий, как свежее масло. У Элси захватило дух. Она много раз слышала рождественский гимн и сама его пела, но никогда прежде «Ночь тиха» не звучала так прекрасно.

      – Ночь тиха, ночь нежна…

      Скрипка стихла, но голос лился.

      – Только фюрер наш не спит, день и ночь за нас стоит…

      Мальчик все пел, а между тем начали подавать ужин. Официанты брякали фарфором на лакированных подносах, лили рубиновое вино в подставленные бокалы. Возобновилась беседа. Какая-то женщина слишком громко рассмеялась.

      – Неусыпно нас хранит…

      Элси закрыла глаза.

      – Вино? – осведомился официант за ее плечом.

      – Ночь тиха, ночь свята… – Голос мальчика не спотыкался, не сходил с безупречных своих вершин.

      К горлу Элси подкатил комок. Чувства, которые она весь вечер старалась подавить, переполнили ее.

      – Отличный голос, – сказал Йозеф.

      Элси кивнула и моргнула. Глаза увлажнились.

      – Откуда он?

      – Он пел прибывшим арестантам в Дахау, – объяснил Йозеф. – Штурмшарфюрер Викер услышал и теперь возит его на званые вечера. Всем нравится. Уникальный голос, завораживает, если забыть, откуда он исходит.

      – Да, уникальный. – Элси взяла себя в руки.

      – Силу, благо нам несет. Дай же немцам