В страстях бесприютных. Сентиментальный роман. Александр Николаевич Лекомцев
накрывай на стол! – Прозоров широко улыбнулся, понимая, что исход дела предположительно получится не таким уж и скверным. – Дорогой гость пришёл. Когда ещё он к нам заявится. А ты, Гоша, на Ирку-то мою глаза не пяль! А то и не посмотрю, что ты в полицейском бушлате ходишь.
– Больно мне надо, – чистосердечно ответил Фролов. – Моя жена ничем не хуже твоей хулиганистой внучки.
– Верно, Марина у тебя красивая. Наша якутская кровь, когда с какой-нибудь другой смешивается, – сказал хозяин дома, – то такие люди интересные на свет появляются. Просто спасу нет. Какой-то свет от них идёт.
Улыбающаяся Ирина, не ожидая особого приказания от деда, пошла в сени за закуской. Она тоже, как и Прозоров, сообразила, что дело принимает не такой уж и плохой оборот. Архип Филиппович споро встал и подошёл к холодильнику. Открыл его дверцу и достал оттуда литровую бутылку с самогоном. Вынул из горлышка пробку и понюхал её.
На Потайпо стремительно наплывала густая мгла. На Севере Восточной Сибири зимой темнеет рано. Люди возвращались по своим квартирам да избам: одни из контор и ремонтных мастерских, другие с рыбалки и охоты… с пешнями да зачехлёнными карабинами. Не только мужики, но и бабы. Как водиться, в тёплой одежде: в дублёных шубах, на ногах унты или ичиги, в редких случаях, пимы. Зима, прямо сказать, ощущается.
Из дома деда Прозорова неслась музыка. Да не какая-нибудь там шлягерная, а самая настоящая. Человеческая. Архип Филиппович с душой, очень азартно и вдохновенно играл на аккордеоне. Гоша задумчиво сидел на топчане с расстегнутым воротом полицейской гимнастёрки и смотрел, куда-то, в потолок.
Такая мелодия и классная игра на мощном музыкальном инструменте любого трезвого человека до глубины души достанет, а вот о гражданине, выпившем спиртного, причём, изрядно, и говорить не приходиться. Молодой лейтенант настолько сжился с образом байкальского бродяги, о котором и звучала песня, что невольно у Фролова слёзы наворачивались на глаза.
Дед Архип сидел за столом в комнате у Ирины, в одиночестве, перебирал, хранящиеся в изодранной папке и пожелтевшие от времени, бумаги. Тут и старые фотографии, и письма, и копии каких-то давно уже никому не нужных документов… Разглядывал их, иногда вздыхал. Он был в больших роговых очках. Зрение уже не то, что в молодости. Они-то и помогали уходить старику в прошлое, погружаться в натруженную память.
Его расторопная внучка заканчивала убирать со стола и мыть посуду. Потом она сполоснула руки под умывальником, вытерла их полотенцем и вошла в свою комнату. Ирина обняла за плечи деда и задала старику, мучавший её, вопрос:
– Почему мы, дедушка, с тобой такие вот несчастные?
Прозоров оторвался от бумаг, отодвинул папку в сторону. Он внимательно посмотрел на Ирину:
– А где ты видела, Ирка, счастливых людей? В каком таком кино ты их наблюдала? В матушке природе их не существует.
Она широко улыбнулась. Истинная красавица, таких, как она, днём с огнём не сыщешь, не встретишь ни каких самых