Грязная работа. Кристофер Мур
мрамором, где витражи доходили до потолка в сорока футах над головой, а плавная лестница вздымалась до площадки, уводившей к верхним крыльям дома. Чарли, бывало, задавался вопросом, каково это – жить в доме с крыльями. Как тут искать ключи от машины?
– Сюда, пожалуйста, – произнес Мэйнхарт. – Я покажу, где моя супруга держала одежду.
– Соболезную вашей утрате, – машинально сказал Чарли. Он уже десятки раз ездил в особняки усопших. “Ты же не стервятник, – говаривал его отец. – Всегда хвали товар; может, тебе он покажется барахлом, а для хозяина в нем – вся душа. Хвали, но не желай. Можно и выгоду получить, и по пути не уронить ничьего достоинства”. – Срань господня, – вымолвил Чарли, заходя вслед за стариком в чулан размерами со всю его квартиру. – То есть… у вашей супруги был изысканный вкус, мистер Мэйнхарт.
Перед ним простирались ряды дизайнерской одежды от-кутюр – всё, от вечерних платьев до вешалок в два этажа с трикотажными костюмами, распределенными по цвету и уровню официальности; пышная радуга шелков, льна и шерсти. Кашемировые свитера, пальто, накидки, жакеты, юбки, блузы, белье. Чулан был устроен в форме буквы Т, в центре – большой туалетный столик с зеркалом, а в крыльях (даже чулан тут с крыльями!) – аксессуары: туфли с одной стороны, ремни, шарфы и сумочки – с другой. Целое крыло туфель – итальянских и французских, ручной работы, из шкур тех животных, что раньше жили счастливо и без пятен на коже и репутации. По бокам туалетного столика размещались зеркала в полный рост, и Чарли поймал в них отражение себя и Майкла Мэйнхарта: он сам – в подержанном сером костюме в тонкую полоску, Мэйнхарт – в своей “гусиной лапке” не по размеру, этюд в черно-серых тонах, в сем цветущем саду нагой и безжизненный.
Старик подошел к креслу у столика и сел, скрипнув и засопев.
– Полагаю, вам на оценку потребуется время, – сказал он.
Чарли стоял посреди чулана, озирался еще секунду и лишь потом ответил:
– Это зависит, мистер Мэйнхарт, от того, с чем вы желаете расстаться.
– Со всем. До последней нитки. Самого духа ее я здесь не вынесу. – Голос его прервался. – Хочу, чтобы ничего не было. – Он отвернулся от Чарли к обувному крылу, стараясь не показывать, что готов сорваться.
– Понимаю, – сказал Чарли, не понимая. Что тут еще сказать? Эта коллекция была совершенно не про него.
– Ничего вы не понимаете, молодой человек. Вы не можете понять. Эмили была всей моей жизнью. Я вставал по утрам ради нее. Ходил ради нее на работу, создал для нее бизнес. По вечерам мчался домой, чтобы рассказать ей, как прошел день. Ложился с ней спать и видел о ней сны. Она была моей страстью, моей женой, моим лучшим другом, любовью всей моей жизни. И вдруг однажды ее не стало, и вся жизнь моя сразу отменилась. Как вам такое возможно понять?
Но Чарли понимал.
– У вас есть дети, мистер Мэйнхарт?
– Два сына. Приехали на похороны и опять разъехались по домам, к своим семьям. Предложили сделать все, что смогут, но…
– Ничего