Константинов крест. Семён Данилюк
нной кровлей, с заколоченными высокими окнами. Из кабины на снег выскочил укутанный в тулуп сержант с автоматом через плечо.
— Точно здесь? — уточнил он у шофера.
— Сказали — за церковью первый дом, — подтвердил тот. Высунулся следом: — Только поторопись! Слышь, движок сбоит. Глушить не стану, чтоб вовсе не заглох...
От церкви вниз убегала улица. Мгла сгущалась. Но избы стояли темные — электричество экономили. Лишь дым из труб над крышами выдавал присутствие людей. Свет горел в единственной, ближайшей к церкви избе. Как раз в той, что и была нужна.
Сержант распахнул калитку, вошел в незапертую прихожую. Коротко стукнув, толкнул дверь в жилое помещение.
У окна за столом со скупой деревенской снедью сидели несколько хмурых, хмельных человек.
При виде ввалившегося с холода сержанта кто-то поставил на стол недопитую стопку с самогоном. Кто-то, напротив, торопясь, опрокинул в себя.
Сержант, сразу понявший, что пьют здесь не с радости, кашлянул аккуратно.
— Разыскиваю Понизова… — Сержант сверился с листочком в руке. — Константин Александрович...
Со своего места поднялся худощавый, рано поседевший сорокалетний мужчина со щетиной на подбородке: то ли ранняя борода, то ли недельная небритость. Встревоженный взгляд его уперся в автомат за плечом дородного сержанта.
— Я — Понизов, — через силу подтвердил он.
— Главный врач Бурашевской психбольницы? — уточнил для верности сержант.
— Исполняющий обязанности.
Сержант вскинул рукавицу к виску:
— Сопровождаем пациента. Велено передать вам лично.
— Что значит лично? — Понизов насупился:
— Существует приемный покой, дежурный врач. Там примут, оформят. А у меня отгулы. Мать сегодня похоронил...
Он едва заметно повел головой в сторону угрюмого стола.
— Так это... понимаю, — сержант сдернул шапку. — Только — велено непременно главному. И адрес ваш дали. Так что, уж извините, без вас никак... Сказали, чтоб без ошибки...
Он потоптался.
— Я подожду снаружи...
Через короткое время следом за сержантом, натягивая на ходу тулупчик, из дома вышел Понизов.
— Кого хоть везете-то?
— Старикашка какой-то мутный. — Конвоир поправил ремень автомата. — Нам его передали. Этапируется вроде как из Прибалтики. Реальное отбывание заменено на психушку. Обычное дело...
— Да, обычное дело, — согласился привычный ко всему Понизов. Многие сходили с ума, не выдержав тюремного или лагерного режима. Бывало, доставлялись и в здравом состоянии: психбольницы использовались для изоляции неугодных, их содержание в тюрьмах признавалось нежелательным. Но хрупок человеческий
разум: месяц-другой пребывания в судебно-психиатрическом отделении, и разница между больными и здоровыми незаметно стиралась.
Обогнув церковь, Понизов увидел автозак с поднятым капотом. Водитель возился в заглохшем двигателе. Подле, переминаясь на морозе, дожидался второй конвоир.
— Надолго у тебя? — неприязненно обратился сержант к водителю. Из-под капота выглянула измазанная озабоченная физиономия.
— А хрен его!.. Может, час... а может, и вовсе... Все-таки заглохла, кургузая… — водитель выругался. — Говорил же, нельзя на этой колымаге отправляться на большие расстояния!
— Я старичка пока выпустил, — доложил сержанту второй конвоир. — А то фургон выстудился. Как бы не заледенел с концами.
— Не даст деру?
— Куда он на трех ногах? Ковыляет себе...
С противоположной стороны машины доносилось постукивание клюки о булыжник.
— Может, согреемся? — конвоир намекающе пристукнул себя по карману. — Мороз-то крепчает...
— Разливай, — с удовольствием разрешил сержант. — Как, товарищ главврач?
Понизов согласно кивнул.
Выпили. Закурили. Повторили. Опьяневшие на морозе конвоиры свернули разговор на воспоминания о зечках2, отчего их разрумянившиеся лица приняли сальное выражение.
Понизов незаметно отошел к углу, откуда виден был материнский дом. Впрочем, уже не материнский. Спокон веков существует поверье, что душа умершего сорок дней витает рядом с прежним жилищем. Понизов вскинул глаза на морозное звездное небо и усмехнулся: хорош атеист... А может, права была в своих упреках верующая мать? Какой он атеист? Атеист, которому в школе разъяснили, что Бога нет, но не отличающий Библию от Евангелия, — всего лишь малограмотный безбожник.
— Сбежал! — услышал он всполошный крик.
Оплошавшие конвоиры с автоматами в руках бежали в сторону развилки, наперехват.
— Вот тебе и старикашка! — выкрикнул сержант Понизову, отчего-то с укоризной. — С этой сволочью только дай слабину!
— Застрелю паскуду! — дыша