Мой старший брат, или Опасная прелесть быстрых снов. Сергей В. Бойко
встал на самый край, и он снова начал медленно опускаться под тяжестью детского тела. Так медленно, что я успел несколько раз загадать: «Если не отступлю, то все у меня сбудется, если не отступлю, то все у меня сбудется, если не отступлю…» – даже не задумываясь о том, что в себя включает это «все»; просто – «все»!
Когда вода дошла уже почти до горла, я сделал шаг вперед и, не ощутив опоры, окунулся с головой и тут же начал тонуть…
Я удивился, лежа на шуршащих газетах:
– Почему же ничего не сбылось? Ведь я не отступил…
Я опять стал маленьким мальчиком, шел по песку, усыпанному сосновыми шишками и хвоей; снова борол страх, окунулся и начал тонуть…
И снова оказался на пути к озеру…
Вот так я и не сомкнул глаз до самого рассвета в ожидании утраченного вдохновения.
Ранним утром я застелил все чистыми газетами и попытался приклеить к стене первый кусок обоев. Я как следует намазал его клеем, влез на колченогий стул и причмокнул верхний конец к стене; спрыгнул на пол и прилепил нижний; взял мягкую тряпку и попытался разгладить. Разглаживая, я смял тонкие немецкие обои с тонким немецким рисунком, – обои были добыты по случаю еще в старые времена! – смял, осерчал, бросил тряпку в ведро с клеем и содрал со стены первый «блин-комом».
Я снова лег на диван и внимательно прислушался к себе. Давешнее вдохновение возвращаться не собиралось. Но тут мне на глаза попался крюк для люстры, – о Господи! – и новый творческий порыв буквально сотряс все мое существо.
Я взвился с дивана, быстро отыскал ножницы и вылетел на балкон. Не обращая внимания на буйство жизни под кустами жасмина, на юркие облачка и синеющее небо, я отрезал бельевую веревку и соорудил петлю; в комнате влез на стул и присобачил свое творение к крюку в потолке. Я вдохновенно созидал орудие разрушения и не замечал вопящего диссонанса в этом противоестественном творческом акте, – более того, я насвистывал и даже улыбался, потому что мне было хорошо! Когда все было готово, я оглядел результат своего труда со всех сторон, остался доволен и с легким сердцем взошел на эшафот.
Старый колченогий стул, который помнил школьником еще моего папу, – этот преданный стул вдруг отчетливо представил себе своего мальчика раскачивающимся в петле с выпученными глазами и вывалившимся языком, – у старых стульев богатая фантазия и большой жизненный опыт! – и потрясенный этим видением, он содрогнулся чуткой душой и деревянным телом. Озноб пришелся весьма кстати, – его мальчик еще не успел сунуть голову в петлю! – и оказался достаточным, чтобы сбросить бестолкового хозяина на пол.
Увлекая случайной рукой старый чемодан с платяного шкафа, я полетел вниз – и грохнулся! Чемодан ударил меня сверху по голове, распахнулся – и широким жестом явил по полу свое содержимое: фотокарточки, вырезки из журналов, красочные настенные календари и исписанные тетрадные листки.
Вся эта макулатура была моей памятью – бесхозной и давно забытой. «Убитый» своей памятью по голове,