Игры морока. Иар Эльтеррус
подтвердил Скрипач. – Ну и местечко.
– Рыжий, мне чего-то все страньше и страньше. – Ит нахмурился. – Ты ведь помнишь… ну, насчет крыс. Организмы-датчики, сверхвыносливые, адаптируются практически ко всему, мало того, некоторые подвиды даже пол менять способны в процессе жизни, а еще они обладают уникальным чутьем к опасности. Ты заметил, что в метро ими не пахло вовсе?
– Да? – Скрипач задумался. – Хотя ты действительно прав. Не пахло. Там почему-то вообще ничем живым почти не пахло.
– Несмотря на толпы. Так вот, крысы, если ты помнишь, опасность способны предвидеть, и если она существует – они уходят. Всей колонией. И что может значить то, что тут их запах есть, как ты думаешь?
– Что это место безопасно? – удивленно произнес Скрипач. – Так… это значит, что другие…
– Ну да. – Ит кивнул. – Кажется, мы угодили на корабль, который тонет.
– И мне тут все меньше и меньше нравится, – подтвердил Скрипач.
Сейчас они сидели в углу зала, неподалеку от сцены-подиума. Рыжий притащил две чашки какого-то непонятного чая, потом снова ушел и вернулся с горстью конфет монпансье, которые они, переглянувшись, отправили в чай вместо отсутствующего сахара. Народу в зале было порядочно, в уголке кто-то играл на варгане, из другого угла слышался девичий смех и гитарное треньканье. Сидела в зале в основном молодежь, лет от шестнадцати и до двадцати пяти максимум.
Ит и Скрипач украдкой оглядывались. Довольно интересное место, надо признать. По стенам – разномастные картины, наброски. Из-под потолка свисают обрывки цепей, а сам потолок оклеен местами серебристой бумагой. Над входной дверью, кажется, икона, вот только потемнела она настолько, что не разобрать, чей лик на ней.
А на сцене…
Мы говорим на разных языках.
Вокруг мы видим разные картины.
Что отражается в твоих глазах?
Крутые тачки, модные витрины,
Неона свет столичных авеню,
Как призрак жизни яркой и блестящей.
А я реальность вижу в стиле ню,
Как этот пес, бездомный и смердящий.
Как бабушка с протянутой рукой,
Которой горько и безмерно стыдно
За стерву жизнь. За всех. За нас с тобой.
За тех, кому с вершины слез не видно.
Мы говорим на разных языках.
Мне жаль. Но эту данность не изменишь.
Ты хоть во сне витаешь в облаках?
Смеешься звездам? Слепо в чудо веришь?
Считаешь, что отдать важней, чем взять?
Увы… Но не испытывай сомнений.
Нет, я не псих. Мне просто тошно лгать.
Прощай. Мы люди разных измерений.
Они оба, не сговариваясь, обернулись на голос.
На сцене сейчас стоял стул, а на стуле сидела девушка. Невысокая, сгорбленная, худая, как щепка. Волосы забраны в хвостик, мешковатый свитер, который ей велик на пару размеров, висит на худеньких плечах, как на вешалке. Она просто сидела на