Замыкая круг. Карл Фруде Тиллер
парню тебе помочь! – говорит он. – Знаешь ведь, он считает, это ужас как трудно!
Свободную руку он сунул в карман, прислоняется к дверному косяку, стоит и прямо-таки пышет самодовольством. А мама смотрит на него и смеется:
– Шутник!
Эскиль скалится, наслаждаясь ситуацией. Как всякому заурядному человеку, ему нравится, что его называют шутником. Я глаз с него не свожу, чувствую, как раздражение растет, оборачивается горечью, яростной злостью.
– Братишка твой все шутит, прямо не знаю, как быть. – Мама поворачивается ко мне, качает головой, смеется. – Ума не приложу, что нам с ним делать.
– А тебе это надо? – говорю я.
Она в некотором замешательстве глядит на меня. А во мне все растут злость и горечь. Так и вертится на языке, что у меня есть несколько хороших предложений насчет того, что с ним можно сделать, но я сдерживаюсь, молчу. Полная тишина, мама и Эскиль смотрят на меня, теперь я обязан что-то сказать, все равно что, просто сказать.
– Пойду на речку, искупаюсь! – вырывается у меня.
Снова тишина.
Мама глядит на меня, хмурится.
– Сейчас? – спрашивает она.
Я зеваю, слегка пожимаю плечами, пытаюсь изобразить спокойствие, но не очень удачно.
– Успею до обеда, – говорю, гляжу на нее, вымучиваю подобие улыбки, слегка поворачиваюсь и смотрю на Эскиля, он ухмыляется, глядит мне прямо в глаза. Секунду я выдерживаю его взгляд, потом опускаю глаза, чувствую, как голову обдает жаром, чувствую, что краснею, стою и краснею от злости и стыда.
– Я ведь вам не нужен, верно? – говорю я и слышу, сколько горечи сквозит в этих словах, сколько жалости к себе. И ощущаю новый прилив жара, новый прилив стыда.
– Юн, послушай, – говорит мама. – С купаньем можно и подождать. Мы так редко бываем вместе, все трое.
Я смотрю на нее.
– Все трое? А Хильда, значит, не в счет? – говорю я, громко, Хильда наверняка слышит. Смотрю на маму, вымучиваю улыбку.
Полная тишина.
Смотрю на маму, вижу, как у нее медленно открывается рот, как глаза меняют цвет, темнеют. Она в бешенстве смотрит на меня, и в душе я обливаюсь кровью, стыд жжет меня, злость пылает огнем, но я смотрю на нее в упор, держу улыбку. Проходит секунда, она отворачивается и опять принимается помешивать соус.
Тишина.
А я все стою, красный, улыбающийся. Эскиль глядит на меня. Слегка поднимает брови, удрученно качает головой, ничего не говорит. Я тоже молчу, держу улыбку и выхожу из кухни, в душе обливаюсь кровью, но изо всех сил стараюсь выглядеть безразличным, спина горит, когда я не торопясь иду через комнату, выхожу на балкон.
Вемуннвик, 10–13 июля 2006 г.
Желание уехать прочь – одна из многих вещей, которые нас связывали. Нам обоим хотелось уехать из Намсуса и никогда больше не возвращаться. Еще в одиннадцать-двенадцать лет я повесил на стену большой плакат, изображающий New York by night[3], и вечерами, лежа в постели перед сном, часто представлял себе, каково было бы жить вот на этой улице, вот в этом небоскребе, вот за этим окном. Еще тогда у меня было ощущение, что ту жизнь, какая мне
Ночной Нью-Йорк (англ.).