Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856–1869 гг.. Лев Толстой
за возжи, только ноги да груди подрагиваютъ. Андрей, какъ кулекъ какой, черезъ кочки треплется. За кусты поѣхали. Подъѣхали, слѣзъ навивать Андрюха, баба на возу принимать осталась, только посмѣевается, глядя на него, ничего не говоритъ, охабками укладываетъ по грядкамъ, на него поглядываетъ. Хотѣлъ онъ навилину подать, подкосились ноги, упалъ на сѣно, моченьки не стало,[27] пересталъ навивать.
– Что жъ ты?
– А вотъ убью себя. Душегубка ты, вотъ что, злодѣйка, да, убью тебя и себѣ конецъ сдѣлаю.
Соскочила к нему.
– Что ты, Андрей! Аль[28] одурѣлъ, али испортили?
Схватилъ ее за рученки:
– Не мучай ты меня, Маланьюшка, мочи моей не стало, али прогони ты меня съ глазъ своихъ ясныхъ, не вели ты мнѣ жить на бѣломъ свѣту, али пожалѣй ты меня сколько нибудь. Знаю я, что не мнѣ чета за тобой ходить, и хозяинъ у тебя мужикъ хорошій. Не властенъ я надъ собою. Умираю – люблю тебя, свѣтъ ты мой ясный.
А самъ ухватилъ ее зa руки, заливается плачетъ.
– Вишь, силы нѣтъ навивать, а влипъ, какъ репейникъ, брось, вишь что выдумалъ. Брось, говорятъ, вотъ я хозяину скажу.
– Да вѣдь ты сама… зачѣмъ ты вчера меня цѣловала?
– Вчера хотѣлось, а нынче работать нужно. Ну, вставай, брось. Нонче ночь наша будетъ.
– Правда, Маланьюшка?
– А то развѣ лгать буду. Правда, что ночь будетъ. Вишь дождикъ. Ну!
Нечего дѣлать, очнулся кой какъ, навилъ возъ, перекинулъ веревку, поѣхали. Идетъ подлѣ.
– Не обманешь?
– Вѣрно.
А сама все смѣется.
Скидали возъ, только успѣли, а ужъ дождикъ крапитъ. Живо подъ телѣги забился народъ, шабашъ. Дворниково сѣно убрали, свое осталось. – Дѣлать нечего, пошелъ народъ по домамъ. Вѣдь догадалась же, шельма. Андрея оставила съ телѣгой, сама съ солдаткой домой пошла. Только вышли, Никифоръ, что съ солдаткой жилъ, за ними. Отстала солдатка, М[аланья] одна домой пошла. Дождичекъ прошелъ, солнышко проглянуло, идти лѣсомъ. Маланька разулась, подобрала паневу на голову, идетъ, ноги бѣлые, стройные, лицо румяное, ну какъ ни приберется, все красавица – красавица и есть. —
Тутъ ее, видно, Богъ и наказалъ за всѣ шутки и за Андрюху. Дворникъ сѣно гуртовщику запродалъ и гуртовщика то въ этотъ самый день звалъ на покосъ сѣно посмотрѣть. – Идетъ Маланька черезъ поляну и о чемъ думаетъ, Богъ ее знаетъ: и солдатка тутъ съ Н[икифоромъ] въ головѣ и Андрюха – сама ушла, и жалко ей крѣпко Андрюху, и все; идетъ, видитъ – на встрѣчу человѣкъ на конѣ верхомъ ѣдетъ. Кафтанъ купеческой, картузъ, изъ кафтана рубаха александринская, сапоги козловые, конь низовой, молодецкой и на конѣ сѣдокъ, изъ себя молодчина – орелъ, одно слово сказать, толстый, румяный, чернобровый, волоса черные, кудрявые, бородка, усы чуть пробиваются. Ѣдетъ, трубочку, мѣдью выложенную, покуриваетъ, плеткой ременной помахиваетъ. Изъ себя, сказать, что красавецъ, кто его не зналъ. Маланька не видывала его въ жизнь, а мы такъ коротко знали Матвѣй Романыча, гуртовщика. Такой шельмы другой, даромъ что молодой, по всей губерніи не было. Насчетъ ли бабъ, дѣвокъ обмануть, скотину
Зачеркнуто: заработался, значитъ, малый. – Что ты, али спать? – Баба смѣется, только глядь, он какъ полотенцо бѣлое.
Зачеркнуто: умираешь