Крестом и пулемётом. Владимир Семибратов
что айфон пластиковый, а крест из анодированной нержавеющей стали.
«Какой же я теперь батюшка без креста? – думал отец Георгий, аккуратно разравнивая землю. – Хотя зачем он мне теперь нужен? Я же… О Господи!»
Это был третий удар судьбы за один день.
«Ибо если кто погибнет от руки твоей, будешь извергнут из сана», – вдруг неожиданно всплыла в памяти одна короткая фраза. Но это был приговор. Приговор его священству. Ведь нельзя ему убивать никого и ни при каких обстоятельствах. Нельзя, и всё тут! А он убил. Да, убил! Пусть немца, пусть фашиста, пусть врага, пусть защищаясь, но убил, и нет ему теперь оправдания, Богом не пред- усмотрено. Не батюшка он больше, сана лишился.
– И что же мне теперь делать? Отец Георгий растерянно посмотрел вокруг, отыскивая ответ. Но его не было. Вернее был ответ, простой и очевидный: не батюшка – и кончен сказ. И как же после всего этого жить?
С неба послышался шум авиационных моторов. Отец Георгий поднял голову. Меж облаков мелькали силуэты немецких пикировщиков.
«На бомбёжку летят, – мелькнула в голове мысль. – А я…» И вдруг ему стало стыдно за своё малодушие. Ещё бы, сана, видите ли, лишился, премногое потерял. А кто-то сейчас запросто под бомбами жизнь теряет. Ничего? Да если и не жизнь, а здоровье, скажем, – разве намного лучше? Каково это, например, художнику без рук остаться или балерине без ноги? А хоть и не балерине. Вот как, скажем, матушка Наталья, жена протоиерея Александра, в девятнадцать лет на этой самой войне ногу потеряла и живет семь десятков лет, на протезе ковыляя. Дети, внуки, правнуки у них. И потом… Отец Георгий попытался схватиться за соломинку: ведь есть же священники – участники войн, а хотя нет, они же до рукоположения убивали, не после. Не после? Неожиданно ситуация предстала в крайне противоречивом свете. С одной стороны – убил он немца после того, как батюшкой стал, то есть через восемь лет служения, а с другой – аж за тридцать девять лет до собственного рождения. Парадокс. И как его разрешить? Мысль упёрлась в стену, а на ум пришло когда-то услышанное четверостишье:
Был этот мир великой тьмой окутан.
Да будет свет! И вот явился Ньютон.
Но Сатана недолго ждал реванша —
Пришёл Эйнштейн, и стало всё как раньше.
– Ну Эйнштейну эйнштейново, а Богу божие, – отец Георгий попытался поставить вопрос ребром.
Если бы выбор ему предложили: ради чего он согласен сана ли- шиться? Защита Родины в это входит?
– Входит, – улыбнулся отец Георгий. – Однозначно входит, а раз так, не батюшка он теперь или относительно не батюшка, а воин, защитник Отечества, партизан, и в этом для него всё.
– Ладно, – отец Георгий поднял с земли ранец, – больше здесь делать нечего. Судя по карте, в паре километров на север болото, туда немцы точно не сунутся. Заночую там, а утром… А утром – война.
Весь остаток дня и вечер отец Георгий