Дневник горничной. Октав Мирбо
кожа вся изрытая, в морщинах, как старая губка. И все-таки в этих разрушающихся формах видна была какая-то печальная грация или скорее воспоминание о грации, грации женщины, которая была когда-то красива и всю свою жизнь прожила для любви. Как большинство стареющих женщин, она в своем ослеплении не замечала, как она с каждым днем все более увядает, и прилагала все старания, пускала в ход самое тонкое кокетство, чтобы еще и еще раз вызвать Любовь. И любовь приходила на этот последний зов… Но откуда? Ах, как это было грустно!
Иногда она, запыхавшись, смущенная, возвращалась перед самым обедом:
– Скорей, скорей… Я запоздала… Разденьте меня…
Откуда она возвращалась с таким утомленным лицом, с синевой под глазами, обессиленная, еле держась на ногах? И в каком беспорядке все, что на ней было одето!.. Рубашка изодранная и грязная, юбки наскоро завязаны, корсет криво и слабо затянут, подвязки не застегнуты, чулки опущены… В сбившихся волосах еще висели легкие шерстинки от сукна и пушинки от подушек! От поцелуев румяна на губах и щеках потрескались, и складки и морщины лица зияли, как раны… Чтобы отвести мои подозрения, она начинала жаловаться:
– Не знаю, что со мною было… У портнихи мне дурно сделалось… Пришлось раздеть меня… Я еще теперь себя плохо чувствую…
И часто из жалости я делала вид, что принимаю эти глупые объяснения за чистую монету.
Однажды утром, когда я была с хозяйкой, раздался звонок. Лакей куда-то ушел, и я пошла открыть. Вошел молодой человек, какая-то темная, подозрительная личность – не то рабочий, не то бродяга… Один из тех, которых можно встретить иногда на Дурлановских балах и которые живут воровством или развратом. Лицо бледное, небольшие черные усы, красный галстук. На плечах висел слишком широкий вестон, и он слегка раскачивался, стараясь делать самые изящные движения. Смущенным от неожиданности взглядом он стал рассматривать богатую обстановку передней, ковры, зеркала, картины, обои. Затем он протянул мне письмо для барыни и, картавя и растягивая слова, сказал повелительным тоном:
– Попросите ответа.
Пришел ли он по своему делу или это был только посредник?.. Первое предположение было вернее. Люди, которые приходят по чужому делу, не держатся и не говорят с таким авторитетом…
– Я посмотрю, дома ли барыня, – сказала я из предосторожности, поворачивая письмо в руках.
– Она дома, – возразил он. – Я знаю… Без лишних слов! Мне некогда…
Хозяйка прочитала письмо. Она покраснела и, от испуга забыв про меня, прошептала:
– Он здесь, у меня?.. Вы его оставили одного в передней? Как он узнал мой адрес?
Но она тотчас же пришла в себя и прибавила:
– Ничего… Я его не знаю… Это какой-то бедный… и стоящий участия человек… У него мать умирает…
Она поспешно открыла дрожащей рукой свой стол и вынула стофранковый билет:
– Отнесите ему… скорее… Бедный малый!..
– Однако!.. – невольно процедила я сквозь зубы. –