Кошки-Мышки. Каникулы. Маргарита Смирновская
подтрунивала над ним Шура. – Ты теперь темный маг! Мы снова пара…
– Мы не «снова пара». Мы и не были парой, – глаза Германа потемнели. – Я тебя хоть раз своей девушкой называл, м?
Шура хотела расцарапать его красивое лицо. Она, видимо, побледнела, потому что Герман ядовито улыбнулся и продолжил:
– Звони ей, или я тебя сюда больше не пущу.
– Сюда? Это моя комната.
– Это моя комната. Я – единственный ребенок в семье, забыла?
Сердце Шуры наполнилось болью. Задыхаясь, она привела единственный аргумент:
– Ты – не глава семьи.
– Нет, я – не глава. Но мой голос имеет значение. Звони или хочешь проверить? – он протянул телефон.
Шура по нему ударила, и мобильник упал на пол, а экран треснул.
– Ты дура?! – крикнул он.
– Это ты дебил! Тормоз! Ненавижу тебя!
– Взаимно! Ты мне жизнь испортила! Девушки лишила! Легла на душу черным пятном, хрен, смоешь!
Шура швырнула в него свой рюкзак.
– Купи пятновыводитель, а можешь в комнате очищения искупаться, если не сдохнешь там!
Герман увернулся.
– Где искупаться?
Шура швырнула в него учебник, и парень не успел увернуться.
– А-а-а! Сдурела?! – завизжал он.
– Ты дебил! Тормоз!
– Кто я? – глаза Германа стали чернее ночи. – Тормоз? Это ты – ведьма! Езжай к своей мамочке! Тебя больше здесь никто не держит! Учись там, где ты учишься… Зачем сюда вернулась? Жизнь мне портить? Порть тому… Возвращайся к маме!..
Шура выбежала на улицу в домашних шлепках, забыв прихватить ветровку.
Она бежала и не смотрела по сторонам. «Уйду, уйду, уйду… Больше не могу… От него ничего не осталось. Он – монстр. Он изводит меня… Кто ему эту глупость сказал?.. Я же ему тысячу раз говорила, что нет у меня там никого! Что я должна сделать, чтобы доказать ему?.. – Шура села на лавку и заревела. – Я не вернусь к ним… Поеду домой. Мама примет… Я ей все расскажу…».
Вдруг кусты зашевелились. И Шура заметила горящие глаза. Затем увидела волка, превращающегося в высокую фигуру человека в плаще. Шура услышала жуткий и смердящий запах. Она испугалась так, что страх помешал ей сдвинуться с места. Но вдруг до нее кто-то дотронулся. Шура вздрогнула и оглянулась. Герман сидел рядом. Он молча ее обнял. Шура тут же забыла про смерть в кустах… Она зарыдала так громко, забыв, что находится на улице… Она понимала, что рассчитывать, будто он изменится, глупо. Что-то утеряно навсегда. А что теперь ей делать – она не знала.
Он ее крепко сжимал. Дождался, когда она успокоилась, и сказал:
– Ты такая дурочка. Зачем сбежала?
– Сам выгнал.
Герман тяжело, со скрипом вздохнул и тихо добавил:
– Я пошутил…
Шура поняла, что он имел в виду «не хотел». Извиняться Герман не умел с рождения. Вину он даже под страхом смертной казни не признал бы. Пока парень ее обнимал, Шура чувствовала, что ничего между ними не изменилось. Он ее… как раньше. Герман все тот же, просто обиженный. «Понять бы его обиду и наладить все…», –