Держава. Новеллы последнего года. Борис Штейн
дни которого были сочтены. За ненадобностью комод подлежал сожжению, причем тепло от его горения, так же как тепло от кремации его старого хозяина Людвига Ивановича Бовина будет преобразовано в энергию новых батарей, так необходимых для системы жизнеобеспечения солдат и офицеров – последней гордости, задыхающейся от нехватки энергии державы. Между тем, Людвиг Иванович достал из ящика две последние батареи, приладил их к системе жизнеобеспечения и облегченно вздохнул, почувствовав прилив сил, тепло и даже сытость. Можно было погружаться в творчество, то есть, приступать к работе. Людвиг Иванович Бовин был композитором. Более того: он был выдающимся композитором: его знали и любили на просторах великой Родины и за ее пределами. И за ее пределами! Этим мог похвастаться далеко не каждый из лауреатов государственной премии по музыке. Но дело не в этом. Дело в то, что Людвиг Иванович сам трепетно любил свою музыку, что можно сказать далеко не о каждом композиторе. А Людвиг Иванович любил! Он начинал испытывать это сладкое и тревожное чувство к своей сонате или оратории задолго до появления опуса на свет – в момент зарождения первых красок картины, которую предстояло выразить средствами фортепьянных, духовых, вокальных и других звуков, и он принимался творить, и был в эти минуты счастлив. Еще бы не счастлив! Он жил в реалиях той ослепительной картины, которую сам писал звуками, как живописец – ярчайшими краскам. И эта звучащая картина заменяла ему реальную картину жизни, написанную унылыми, блеклыми красками, в которых преобладали серый и черный цвета. Его музыка звучала по радио и телевидению, в концертных залах, ее слушали с упоением беглецы от скудной и суровой действительности – беглецы хотя бы на тридцать – сорок минут.
Сам Людвиг Иванович во время работы над очередным опусом чувствовал себя молодым и счастливым, обуреваемым силой и желаниями. Какие, кажется, желания могут быть у пожилого человека, подключившего к системе жизнеобеспечения последние две батареи из своего запаса? А – могут! Дело в том, что Людвиг Иванович любил. Он нелепо любил депутата парламента Любовь Озимую, которая, кроме всего прочего, осуществляла надзор за расходом жизненной энергии гражданами и предприятиями. Людвиг Иванович видел ее всего несколько раз, и только на экране телевизора, но этого было достаточно для его пылающего сердца и для ярких красок восторга, поджигающих его музыку огнем безумной надежды. Иногда он позволял себе робко не соглашаться с тем, что она говорила. Но это ничего, ровным счетом ничего не значило! Впрочем… Однажды Любовь Озимая, выступая по телевизору, обрушилась с резкой критикой на тех пожилых людей, которые, использовав свою норму энергии жизнеобеспечения, прибегают к припасенным ранее батареям, чем продляют свою жизнь и срывают план накопления энергии от кремации, что понижает боеспособность нашей могучей армии. Как-то это было не совсем…но не важно Она была так решительно хороша, как, наверное, была когда-то хороша ее тезка, героиня одноименной пьесы. Людвиг Иванович представил себе прекрасное лицо Любы Озимой, ощутил необыкновенный подъем, пальцы с бешенной скоростью забегали по клавиатуре