Протуберанцы. Размышления и воспоминания. 2005 – 2013. Валерий Хатюшин
хотели свободы от Бога, и они ее получили. Те из людей, которые все время кричат о свободе и неких «свободах», – это дети погибели, лишенные Святого Духа, а значит, имеющие темную душу. Достоевский называл их бесами.
Критик О. Дорогань обнаружил-таки нравственный вывод, сделанный Ю. Кузнецовым из пересказанного повествования Евангелия. Вот он: «Царство небесное каждому в меру дано. В каждом из нас пребывает незримо оно». Ну что ж, если заезженная банальность становится для кого-то глубоким «нравственным выводом», да к тому же «звучащим в историческом контексте», это в принципе тоже неплохо. Но только «вывод» этот так и останется банальностью, открываемой разве что первоклашкам православных школ. Стоило ли писать несколько поэм ради такого вывода.
До 1981 года мне никак не удавалось опубликовать свои стихи в московском альманахе «День поэзии». Теперь-то – ясно почему. Уже тогда огромное значение в привлечении авторов для этого престижного издания имела клановость.
Ежегодно во главе «Дня поэзии» ставился новый главный редактор и назначалась новая редколлегия, которая и занималась отбором стихов. И вот в 1981 году главным редактором этого альманаха стал Анатолий Передреев, поэт, которого я очень ценил, но с которым не был знаком лично.
В то время я посещал литературное объединение «Красная Пресня», где руководителем был В.В. Кожинов, друг Передреева. Вадим Валерьянович надоумил меня позвонить от его имени домой Передрееву, договориться о встрече и подвезти ему свои стихи для альманаха. «И не забудьте захватить с собой бутылку портвейна, – предупредил Кожинов и тут же пояснил: – Но только выставите вино лишь когда он при вас прочтет и отберет стихи для публикации».
Я так и сделал. Позвонил Передрееву, представился, назвал имя Кожинова. «Приезжай», – недовольно буркнул он. Я купил портвейн и поехал в Текстильщики, где в то время жил Анатолий со своей женой-чеченкой Шемой и дочкой Леной. На мой звонок дверь открыла полноватая крашеная блондинка средних лет. Это и была его грозная супруга, как потом я узнаю, строго оберегавшая дом и мужа от поэтов-собутыльников. Она подозрительно осмотрела меня, потом махнула рукой в сторону прикрытой двери передреевского кабинета. Я вошел в кабинет. В глубоком кресле сидел поэт, бросивший на меня колючий взгляд суженных глаз. Лицо его было темно-серым и помятым. Он принял из моих рук подборку стихов и указал глазами на другое кресло. Я присел. Читал он долго, как мне показалось, минут пятнадцать-двадцать. «Ну вот, отобрал пять стихотворений», – тяжело вздохнув, заключил он. В его тусклых глазах мелькнула слабая надежда. «Спасибо, – сказал я и неуверенно добавил: – Анатолий Константинович, я вот тут… принес кое-что, если вы не возражаете…» Глаза поэта оживились. Я достал из портфеля бутылку портвейна. Передреев широко улыбнулся, встал с кресла, в глазах его появился голубой блеск, и он, предварительно обозвав меня идиотом, шепотом произнес запомнившуюся мне навсегда фразу: «Так с этого же надо было начинать!»
С того дня мы подружились.
Конечно, отобранные