Серебряные стрелы. Георгий Юров
священного огня, горевшего внутри культовых сооружений, и были либо убиты, либо навечно брошены в подвалы крепости, но событие, которого они так долго ждали, заставило выживших потерять осторожность. Ведь даже простое упоминание имени Отвергнутого Бога, могло дорого обойтись. Астарта – Непорочная Дева, новая богиня Добробрана, оказалась милостивой к тем, кто возносил ей молитвы и беспощадной к своим хулителям.
Пол в разрушенном храме тщательно вымели, застелив белым покрывалом, раскрашенным красными и зелёными цветами. Белый цвет по учению Ария – пророка Отвергнутого Бога, символизировал чистоту и благость, зелёный – процветание и возрождение, а красный был символом воинской доблести.
Бальтазар, один из немногих оставшихся в живых Патриархов, поглядывая на солнце, не торопясь произвёл ритуальное омовение из белого кувшина, что держал совсем ещё юный жрец и, вытерев насухо лицо и руки, приступил к чтению священного писания. Уложенный в железный оклад с медными застёжками фолиант представлял собой толстый пергаменный кодекс длинною в добрых полтора фута и в фут шириной – книгу, написанную, на тонко выделанных листах из ослиной кожи. Когда он уставал второй по значимости священник, подхватывал текст заповеди из своего, меньшего размера кодекса, стоя лицом к лицу с Бальтазаром, но ни в коем случае не спиною к солнцу и горевшему в чаше священному огню. Все эти люди вели двойную жизнь, все они где–то работали, занимаясь насущными делами, но под мирской одеждой носили подпоясанную шерстяным поясом священную рубаху из цельного куска материи.
Последователи Ария верили, что такое одеяние защищает душу от зла и соблазнов, а кармашек над сердцем является копилкой благодеяний, и старались как можно меньше времени находиться без неё. Шесть каменных чаш с благовонным деревом стояли по внешнему краю храма. Под чтение молитвы Бальтазар зажёг их все от пламени седьмого сосуда, огонь в котором не гас никогда. Так было уже сотни лет, жрецы умирали от старости или болезней, а огонь так и горел, помня прикосновения рук давно ушедших людей.
Время близилось к полудню, но безоблачный день не давал света – тень лунного диска медленно, но неотвратимо наползала на солнце, заслоняя его сначала на четверть, потом до половины, пока не скрыла полностью. И стало вдруг днём темно, как бывает лишь вечером. Стих ветер, замолкли птицы, неслышно стало привычных звуков жизни огромного города – потрясённые люди, бросив дела, испуганно смотрели на небо. В наступившей тишине слышались лишь слова священного писания, что читал больше не глядя в текст Бальтазар, не было надобности в факелах, ведь он за долгие годы выучил его наизусть. Экзарх изменился: в оттенках тревожного света, бросающего на священную рубаху и белую круглую шапочку кровавые отблески, он стал величественнее, а аскетичное лицо сделалось суровым и почти таким же безжизненным, как у каменной статуи. Он словно стал выше, голос его гремел фразами священной книги, и сделалось жутко и от слов его, и от полуночного мрака, опустившегося