«…Так исчезают заблуждения». Том II. Владимир Леонов
мир на битву звать», а древний Китай говорил: «Когда в душе человека свет, он красив. Когда человек красив, в его доме царит гармония»:
И сколько здесь ни видно нас,
Мы все сойдем под вечны своды —
Поэт книжник, а не одного стиха. Поэт сгусток, не обнаруживающий в своих сочинениях плебейских лепетов о России как о носительнице «роковой Каиновой печати» и мучительных либеральных аналогий и вслипов.
Заполняющий экзистенциональные пустоты и эсхалотичные истерики века: сильное, музыкально выдержанное, всеохватное русское слово, и при том – проникновенное, трогательно и задушевное, обжигающее магией искренности, запечатлевающее глубокое эмоциональное и духовное измерение современника. Он не просто говорил о истине, о познании. Он переживал ее как личность, став по существу «духовным измерителем времени»
В стихах отсутствуют нотки «барского владычества», ложной самоуверенности, тщеславия и интеллектуального хамства. Наоборот, наполняемость самыми драгоценным бисером – Искренность. Доброта. Красота. Ассоциативная сцепка с меморандумом И. Гете: «Кумир моей жизни – реальность»
Как волшебник и чародей, Пушкин легко накидывает тонкую душевную сеть, подобную золотой накидки Гефеста, на текущую жизнь и исторические события, возрождая их в прелестных лирических формах, близких к идеальному стандарту поэзии – безусловной реальности, обнаруживая перекличку и с Гераклитом, называвшим жизнь «дитем солнца», с Платоном и Гомером, для которых жизнь была игрушкой в руках богов, и с фольклорной традиции, представлявшей жизнь в виде «пестрого мячика детей, играющих на лугу».
Стихи Пушкина – это ларец размышлений и переживаний, психология во внешнем мире, вещах, психологический катализатор, при помощи которого глубоко спрятанная душа поэта, облеченная в пластическую поэтическую форму, способна рассказать о себе, разрешить противоречия, утвердить неразделимость мира и человека:
Волшебный край, волшебный край,
Страна высоких вдохновений,
Людмила зрит твой древний рай,
Твои пророческие сени.
Они сродни клубку катящейся сказки: мотивы очарования отсылают читателя к образу Цирцеи или одной из дочерей Миноса с солнечного Крита, убаюкивающих сознание, погружающее его в состояние комфортного и гармоничного инобытия, внутреннего сладостно томящегося покоя, святого и очищающего, когда растворяются наши случайные мелькания и наши неумелости – всегда о чем – то жалеть… всегда что – то обвинять… всегда кого – то упрекать…:
Поэт дарит человеку на пиру его бытия чашу с напитком богов – «небесной амврозией», «живой водой», очищающей рассудок от примесей и шлаков – «не хочу, надоело, устал…». Стихи напоминают один из атомов, одну из молекул нашей органики, непрестанно создающих очаровательный многоуровневый тип бытия, ту таинственную комбинацию духа и действительности,