Тайна персидского обоза. Иван Любенко
Помилуйте, сударь, – едва сдерживая гнев, возмутился полковник. – Откуда в этой дыре театр? Вы что, издеваетесь? Вы бы еще променад по петербургской набережной прописали или посещение римского Колизея! – Он на миг смолк. – Однако же прошу извинить меня. Устал я, знаете ли… Вот, соблаговолите принять, – и протянул несколько ассигнаций, стремительно перекочевавших в карман сюртука гарнизонного лекаря.
– Даст бог, все сладится, – перекрестился на образа доктор и в сопровождении хозяина прошел в переднюю, откуда раздалась трель входного колокольчика. Отворив массивную резную дверь, Игнатьев впустил краснощекого, пахнущего свежим воздухом Самоварова и тут же представил:
– Позвольте отрекомендовать – Иван Авдеевич Самоваров. А это – Лисовский Максим Емельянович, полковой врач.
Доктор внимательно, с ног до головы, осмотрел вошедшего, будто собираясь дать заключение о состоянии его здоровья, и, слегка прищурив правый глаз, спросил:
– Смею полюбопытствовать, уважаемый Иван Авдеевич: а грудной жабой вы, случаем, не страдаете?
– Н-не д-дум-маю, – опешил столичный посланник.
– А думать вам, милостивый государь, и не требуется. Просто приходите завтра ко мне в лазарет на осмотр, вот и узнаем.
– Ну, если вы так считаете…
– А вы разве другого мнения? Да у вас лишнего веса пуда два, не меньше!
– Простите, но ведь мы с вами примерно одной комплекции…
– А это, скажу я вам, никакого значения не имеет. Вот представьте себе, сударь, разразилась самая, что ни на есть природная катаклизма: дождь проливной, ветер свирепствует, а по лужам идут двое. У них ни зонтов, ни калош, ни какой-нибудь приличной непромокаемой одежонки. А путь-то долгий. Вот наконец пришли они домой. Оба чайком горяченьким да малиновым вареньицем побаловались. Легли спать. Наутро один здоров-здоровехонек и снова на службу отправился, а другой «кхе-кхе» – кашляет, чихает, и ничто ему уже помочь не может. Так болезный и упокоился навеки. А почему? Да потому, что у всякого организма собственная надобность имеется. Что одному во благо, то другому во вред. Может, его не чаем, а водочкой поить надо было? А? Кто знает? Habent mortalia casum, – подняв вверх указательный палец с отбитым черным ногтем, назидательно выговорил полковой лекарь и тут же перевел: – «Все преходящее подвержено случайностям». Ну да ладно, позвольте, господа, откланяться. – Доктор вышел, спешно раскрывая на улице зонт.
– Тоже мне философ нашелся, развел тут антимонию… Ходит, ходит, а толку никакого, – раздосадованно выговорил Игнатьев и, поймав на себе вопросительный взгляд гостя, пояснил: – Недели две назад просыпаюсь среди ночи, смотрю, а супруга вся в слезах. «Слышу, – говорит, – голоса заупокойные. Зовут они меня к себе… Умру я скоро… Ты уж ребеночка нашего воспитай, да не забудь мне показать – на могилку мою его принеси». С тех пор каждая ночь для нее – мука мученическая. Да и доктор уврачевать ее никак не может. Вот и сейчас – плачет, насилу успокоил. Сегодня вечером пожалует наш главный лекарь