Уши в трубочку. Юрий Никитин
А вот моя! Я тоже не боюсь…
– И даже скажешь, – вставил Тузель, – какие у тебя с нею планы на будущее?
Ахмед смертельно побледнел, в глазах страх загнанного в тупик зверя, губы задрожали, однако он выговорил с трудом:
– Мы с нею поженимся… сразу же… как я вернусь с этого задания…
На его лице проступила обреченность. В торжественной тишине заиграл невидимый симфонический оркестр, медленно и печально, даже скорбно, но с понятным наслаждением, я замер, превратившись в слух, где-то выводит мелодию незримый трубач, печально плачут скрипки, высоко-высоко в синем небе красиво исполняют лебеди, последний троллейбус, последний троллейбус…
Раздался выстрел. Ахмед дернулся, прогнулся спиной, словно за шиворот сунули ледышку, взмахнул обеими руками, пытаясь взлететь, но оружия не выпустил. Горящие ненавистью глаза отыскали меня, я видел, как он поворачивает пистолет в мою сторону, но я стою, как дурак, как русский в фильмах и баймах юсовского производства.
Тузель мгновенно развернулся и трижды выстрелил напарнику в грудь. Ахмед захрипел, задергался, лицо исказило в жуткой отвратительной гримасе. Он все еще пытался поймать меня на мушку, однако прогремели еще два выстрела. Ахмед захрипел в ярости, руку с пистолетом подбросило, он выстрелил… Тузель захрипел и, выронив пистолет, схватился за грудь. Между пальцами хлещут тугие красные струи, я понял, что все-таки парентлоком и не пахнет, это хорошо, крови пусть много, оглянулся, выискивая, куда отступить.
Оба рухнули одновременно, но Тузель с чистым просветленным лицом, а его напарник – с жутким оскалом, с перекошенной в нечеловеческой злобе рожей, отвратительной, мерзкой и ужасной. Из широких дыр в его груди наконец-то брызнули тугие красные струи.
Тузель прохрипел:
– Я… на вашей стороне… Ваше Величество… Скажите Ургану Молибскому, я отдаю долг…
Я подобрал их пистолеты, один сунул за пояс, другой держал в руке. Тузель смотрел на меня с напряжением, я сказал сочувствующе:
– Все передам.
– Да здравствует…
Голос прервался, изо рта хлынула кровь. Он дернулся и застыл.
– Да, – ответил я негромко, – да здравствует. И пусть славится. И все такое…
Послышался треск кустов, словно несся наскипидаренный мамонт. Я выхватил и второй пистолет, листва распахнулась, на поляну выскочила юная женщина в облегающем фигуру комбинезоне. В руках автомат, по ветру стелются длинные красные волосы, она задыхалась от стремительного бега, щеки раскраснелись, как вторая алая заря.
– А, граф! – вскрикнула она. – Вы все олрайт?
– Да, – ответил я, – все правой. А вы зерг или норг?
Она в удивлении разинула хорошенький ротик:
– Что у вас за фантазии?.. Конечно же, я – торкесса! Разве по мне не видно?
Я кивнул, что да, видно, еще как видно, язык сперва прилип к гортани, а потом и вовсе встал колом. Изумительную фигуру торкессы облегает комбинезон словно из настолько тонкой эластичной ткани, что его как бы и нет вовсе. Воротник красиво поднят, оттеняя прекрасную лебединую шею, а спереди расстегнут до пояса,