Город у эшафота. За что и как казнили в Петербурге. Дмитрий Шерих
или сожжение, каким бы ни было преступление. Возможно, если бы императрица Анна находилась в Петербурге, женщина получила бы помилование. Однако говорили, что ее вина была совершенно доказана, и о том, что злоумышленники были исполнены решимости совершить это отвратительное преступление, женщина знала еще за несколько дней до него.
Как только скатилась голова женщины, к пирамидам дров был поднесен факел, и поскольку древесина была очень сухой, пирамиды мгновенно обратились в ужасный костер. Мужчины умерли бы быстро, если бы ветер часто не отдувал от них пламя; так или иначе, оба они в жестоких муках испустили дух меньше чем через три четверти часа».
Стоит пояснить тут, что публичное чтение приговора было неизменной частью ритуала казни; в петровские времена его произносили в форме личного выговора преступнику от государя, позже перешли на обезличенную форму. Нередко преступников ждало помилование, но такой вердикт оглашался в самый последний момент, когда преступники находились уже на эшафоте, после паузы, невероятно томительной для приговоренных.
Томилась и публика, не зная заранее: ждать ли снисхождения от монаршей особы, или нет. В петербургской истории случалось и то, и другое.
В 1737 году, как мы уже знаем, снисхождения не случилось, а казнь Петрова и Перфильева оказалась мучительной: сорок пять минут мук на костре – испытание, в том числе и для зрителей. Свое драматическое описание казни, впрочем, Джон Кук дополняет легкомысленной байкой, снижающей градус напряжения: «Во время этой казни случилось происшествие, многих позабавившее. Сразу после того как мужчины скончались, некий легкомысленный писец, одетый очень опрятно, бежал через руины поглядеть на казнь. Вся земля была покрыта головешками от последнего пожара, так что никто не мог безопасно ходить где-либо, кроме замощенных улиц, поскольку русские обязаны содержать свои улицы и дома свежими и чистыми. В каждом доме есть для этого удобство, и бедный писец, глазея на преступников, когда поспешал к месту казни, бултыхнулся в одну из этих [выгребных ям], погрузившись выше, чем по пояс.
Многие гвардейцы и прочие, которым мало показалось поиздеваться и посмеяться над несчастным писцом, бросали в нечистоты дрова, кирпичи и камни, стараясь всего его забрызгать. Такое обхождение обострило изобретательность отчаявшегося писца и воспламенило его негодование до последней степени.
Поскольку эти люди были близко от него, он принялся швырять бывшие вокруг зловонные нечистоты, заляпав ими многих и заставив ретироваться на большее расстояние. Таким способом он без особенных помех выбрался, но его ярость была столь велика, что, вместо того чтобы идти домой, он стал бегать среди гвардейцев, мня их причиной нелепого положения, в которое угодил. Многих из них он запачкал, хорошо зная, что они не избегнут наказания за испорченную одежду. Да уж, думаю, русских гвардейцев никогда не пытались обратить в столь позорное бегство».
Живописный эпизод, что уж тут скажешь,