Непоучительные истории о несуществующем существенном. Мария Волощук Махоша
фонтаном и тяжелой дверью, в которую Мастер уходил, возвращался и потом очень много работал. Подмастерье спал, ел и тоже много работал, но никогда не уходил: он ведь Подмастерье, зачем ему уходить? Как спит и ест сам Мастер, он никогда не видел, да и зачем есть и спать, если ты огромный и сильный Мастер, тебе работать надо, и так и было.
Мастер приносил корзину с едой и материалами, он кормил Подмастерья, потом они закрывались в мастерской и там мастерили фигурки. Подмастерье помогал Мастеру, аккуратно складывал готовые фигурки в корзину, так чтобы не сломались по дороге. Когда материалы кончались, помогал Мастеру взвалить огромную корзину на спину, открывал ему дверь в пустоту. Когда учитель уходил, ученик сразу ложился спать, засыпал мгновенно и просыпался оттого, что Мастер открывает дверь.
Мастер был немногословен, ловок и силён. Он мог принести много материалов, он мог изготовить большую гору или маленький цветок и делал много всего чудесного. Его огромные сильные пальцы хоть были изрезаны и исколоты, но сохраняли гибкость и способность сделать и муравья, и травинку, и песчинку прекрасными.
Ещё совсем малышом Подмастерье подавал Мастеру материалы. Это было забавно, как игра, можно было потрогать шершавое и гладкое, помять упругое и погреться тёплым. Учитель замирал и терпеливо ждал, пока ученик наиграется. Так было, когда Подмастерье был Мастеру по колено, и это была хорошая работа. Потом, когда Подмастерье подрос и стал Мастеру по пояс, учитель поручал ему повторять то, что только что сделал он сам. Мастер был очень терпелив и мог сто раз показать, как делать правильно, пока подмастерье не справлялся с задачей идеально. Мастер не ругал, не кричал, не упрекал, ждал, пока Подмастерье закончит свою работу, и потом говорил только: «Смотри». И больше не говорил ничего, снова делал сам, обращая внимание на то, что нужно было сделать иначе. А если мастер не говорил «Смотри», это означало, что всё получилось, и Подмастерье мог улыбнуться. Молчание Мастера была дня него самой лучшей похвалой.
Подмастерье много ошибался. Если его фигурки получались некрасивыми, перекошенными, даже уродливыми, Мастер никогда не выбрасывал и не ломал их, и уж тем более не исправлял сам.
– У меня так плохо вышло, может быть, переделать? – однажды осмелился спросить Подмастерье, глядя с состраданием на нескладное нечто в своих руках. – За что ей быть такой, она ведь не виновна в моём неумении!
– Принимай то, к чему ты причастен, в этом есть часть тебя. Отвергая, отвергаешь себя, – глуховато ответил Мастер и бережно убрал фигурку в корзину, рядом со своими идеальными. Подмастерье не понял и кивнул.
Мастер не делал много одинаковых поделок, брался за новое, словно искал что-то, но не мог найти. Каждый раз, создавая мягкие фигурки, он оживлялся, был предельно точен, аккуратен, и почти нежен. Громко дышал, Подмастерье слышал, как воздух шумит внутри него, и любил этот звук, настоящий звук живого Мастера. Особенно в такие моменты, когда учитель вдыхал глубоко, грудь его вздымалась, широкие плечи от этого казались еще шире, и потом выдыхал прямо в фигурку. Это было похоже на волшебство. Выдыхал,