Артефакты Судьбы. Алексей Хазанский
Я верю и о встрече лишь молю.
Быть может, без меня сейчас тоскуешь,
Не слыша каждый день мое «ЛЮБЛЮ».
Этот катрен чрезвычайно важен для того, чтобы взволнованно проследить, как Хазанский строит свой поэтический мир.
Во-первых, он идеально чувствует, где в пятистопном ямбе сделать цезуру, чтобы читатель ощутил живое дыхание живого человека.
Во-вторых, он строит свою речь предельно фонетически плавно, не случайно чередуя гласные и согласные, а бережно вслушиваясь в них.
В-третьих, его рифма фантастически конструктивно точна, именно за счет этого достигается законченность силлабо-тонической конструкции, возникает ощущение формального совершенства.
Все просто, как все гениальное. Попробуй повтори.
Книга называется «Артефакты Судьбы». В этом названии также прячется некий конструктивный принцип. Эта книга не просто набор стихотворений – это путь, который автор проходит с читателем, увлекательная экскурсия, где вместо экспонатов мы знакомимся с переживаниями высочайшего накала.
В такой конструкции трудно переоценить важность финальной точки. К ней все стремится, она и суть, и итог. Уверен, что неслучайно в конце книги Хазанский помещает цикл «Дорожные Хроники – 2017. Три письма. Поезд «Сапсан». Москва – Санкт-Петербург».
Два русских города во вселенной русской поэзии незаменимы. И путь между ними – это путь без конечной точки, то есть путь в бесконечность и смысла, и мыслей. Таким образом, концовка у сборника классически открытая, но в этой открытости нет двусмысленности, в центре ее – лирический герой и его судьба.
Цикл построен на очень конкретных деталях, иногда почти бытовых, но от каждой детали тянется шлейф подтекста, придающего стихотворным строкам нужную глубину:
Вагон опять смутил меня –
Флюиды прошлого:
Печаль о тех далеких днях
И мыслей крошево.
…Что ж, снова ждет меня перрон –
Все тайны выданы.
Пока, мой старый друг, вагон!
Скучай! Увидимся!
Какие еще чудесные откровения сулит нам этот том?
В нем существуют одновременно многие жизненные истории, точка видения все время смещается: то автор в гуще событий, то философски от них отстраняется. Есть и заметная литературоцентричность, явные цитатные отсылки.
Пригвожден – не железом, а временем.
И раздавлен – не массой, а случаем.
То, что есть в нашей жизни, не ценим мы –
Лжем себе, будто может быть лучшее.
Ожидания язва жестокая
Нас терзает своей обреченностью.
Среди близких людей одинокие,
В круг ошибок своих заключенные.
Пригвожден – не железом, а временем.
И раздавлен – не массой, а случаем.
Он – изгой среди чуждого племени:
Прошлым жить – нет печальнее участи…
Вот ярчайший пример переосмысления блоковского «Я пригвожден к трактирной стойке». Все сделано тонко, со вкусом. Линии Блока развиваются, трансформируются в современном мышлении, но сохраняют свою суть. Нет никаких сомнений, что поэтическая родословная у Хазанского самая что ни на есть благородная.
Лирическая насыщенность этого сборника не оставляет никаких сомнений в подлинности стихотворных замыслов и их воплощений. У Хазанского не найдешь чрезмерного надрыва, биения себя в грудь. Вся его чувственность – в движении к сердцу читающего. Автор рисует образ, ему важно не фраппировать, а заставить сопереживать.
Почва выбита из-под ног,
Маяки превратились в дым.
Мир иллюзий, надежд, тревог
За мгновение стал чужим.
Белый лист или пустота?
Остановка? Финал пути?
Или в новую жизнь старт,
Чтобы прошлое отпустить.
Здесь помимо тона стоит отметить ритмические колебания. Автор подстраивает ритм под нервную поступь человека, которому некуда идти. Вся картина становится зримой и выпуклой, даже не нужно специально что-то представлять, только вслушаться и всмотреться.
Поэт Хазанский не представляет своего творчества без высшей силы. Он часто обращается в своих стихотворениях к чему-то неземному. Однако в этом ракурсе нет ни капли начетничества или попытки скрыться за Божественным. Его вера в высшие силы – это то, что способно дать маленький ключ к определению поэзии.
Все, что говорилось выше о формальной стороне поэзии Хазанского, верно. Но будь все так очевидно, хорошие стихи мог бы написать любой. Однако это не так. И только принадлежность к чуду дает поэзии тот окрас, ту стать, которая вынуждает замирать