Вторая смена. Лариса Романовская
никто!
Под этот немудреный аккомпанемент Ирочка разобралась с багажом. Вынула комплект белья, вытащила ночную рубашку, вывернула ее наизнанку, швами наружу. Приличный саван, не хуже, чем у других.
– А зачем ты вообще меня рожала? Ты же всех ненавидишь!
– А не твое дело, зачем! Не твое! Захотела – и родила. Захотела бы – и аборт бы сделала.
С таким звуковым сопровождением не захочешь, а отравишься. Только запить лекарство нечем. И после обновления, в первые дни, когда еще зубы толком не прорезались, сильно захочется воды. А принести будет некому.
В квартире не оказалось ни одной чашки. Даже одноразового пластикового стакана. Даже мыльницы. Ведьмачить нельзя, а выходить в сторону неизвестно где находящегося магазина не хотелось. Люди – и на улице, и в магазине – были живые, а она как будто уже нет. После такого культпохода можно и передумать. Ирочка позвонила в дверь соседям.
Первой отозвалась девчонка:
– Мам, да не знаю я, кто это, не ори.
– Соседка, – твердо отозвалась Ирочка и на всякий случай сжала ладони в кулаки: чтобы не ввязываться в работу, не внушать собеседницам, что они давно знают новую жиличку.
– А ну иди в комнату, я сейчас разберусь. Кто там еще?
– Из пятидесятой квартиры.
– Иди к себе, я сказала! И что? Мы мешаем, что ли?
– Не совсем. Откройте, пожалуйста… – Ирочка сжала ладони еще сильнее, до розовых следов на коже. Ничего, шкурка снова сменится, и когти сперва выпадут, потом вырастут.
– А что нужно? – Дверной замок лязгнул неуверенно.
– Пустая банка или пластиковая бутылка. Литра на два, – четко отозвалась Ирочка, а потом добавила: – Пожалуйста.
– Сейчас… – озадачилась невидимая Екатерина Ивановна Мешкова тысяча девятьсот шестьдесят второго года рожде… – Чего стоишь? Иди на кухню, посмотри под мойкой. Женщина, вам с крышкой или без крышки?
– Как угодно. – Ирочка медленно дышала, пытаясь думать о чем-нибудь нерабочем.
«MaÎtre Corbeau sur un arbre perché, tenait en son bec…»[1] Дочь вроде тоже Мешкова, девяностого года рождения. Или девяносто пятого? Какая разница? Это неосторожно, опасно. А чей это дом вообще? Марфушкин или Ленкин? Распустехи! Что же они эту бабу никак не могут нормально обработать? Два приступа ей сделать, чтобы языком подавилась, и все. «Maître Renard par l’odeur alléché…»
– Мам, ну я не нашла эту бутылку!
– Не нашла она! Женщина, постойте еще минуту, мы сейчас! Вот кретинка!
Соседка Мешкова и впрямь напоминала мешок. Или тюфяк. Полинявшая, обрюзгшая. Замызганная, вот. Ростинька наверняка бы придумал ей прозвище. Такое, чтобы в одном слове и внешность, и характер. Он талантливый мальчик.
– Вы меня очень выручили. – Ирочка вежливо растянула губы в улыбке.
– Да чего там. Берите на здоровье. А вы сюда насовсем переехали?
– Нет, – честно соврала Ирочка. «Et pour montrer sa belle voix, il ouvre un large bec…» Руки чесались наслать ложную память, внушить элементарную легенду. Навести
Басня «Le Corbeau et le Renard», Лафонтен. Более известна у нас в версии Крылова «Ворона и лисица».