Про Контра и Цетера. Олеся Мовсина
кого. Нам с Тёмой дали маленькие роли: мы оба должны были представлять не то какие-то абстрактные понятия, не то олицетворённые человеческие чувства. Но кроме этого на нас с ним повесили звуковое оформление спектакля. С музыкой было просто: оба отпетые меломаны, мы быстро подобрали у себя и у знакомых нужные записи. А вот с шумами оказалась проблема. По сюжету были совершенно необходимы звук идущего и тормозящего поезда, шум лифта и детский плач.
Помню, было очень холодно и мы страшно замёрзли, пока добрались до вокзала с моим дурацким жёлтым магнитофоном. Забрались в вагон первой попавшейся электрички и, забившись в угол, стали греться. Тёма обхватил меня за плечо и прижал к себе: так было теплее. И побежали первые искорки. И я почувствовала, что он мне не товарищ по театральной студии, не безликий одноклассник, а что мы совершенно взрослые люди, едем куда-то далеко-далеко, совсем одни на целом белом свете. Да, и ещё едет с нами этот жёлтый магнитофон. Электричка тронулась, и мы нажали на запись. Увы! Характерного, ни с чем не сравнимого звука поезда как не бывало. Мы плавно и почти беззвучно скользили, колёсами почти не стуча. Как не хотелось расцеплять объятия! Но пришлось нам вылезти в тамбур, потому что там было слышнее. Тёма попробовал даже ехать между вагонами, там-то и удалось ему поймать в ловушку магнитофона желаемый звук.
А детский плач записали в стоматологической поликлинике. Нам было стыдно прийти и просто так подставить микрофон какой-нибудь плачущей мордашке. Поэтому Тёма предложил спрятать магнитофон в большую спортивную сумку и постоять с ней у двери кабинета, якобы заняв очередь. Плач получился приглушённый, прорывающийся издалека. Впрочем, именно такого эффекта и требовал сюжет нашей пьесы.
А в лифте он меня всё-таки поцеловал. Первый и последний раз. И звук лифта у нас совсем не получился – так, глупенький какой-то шум. Всё равно пришлось потом переписывать.
– Агния, я тут подумал…
Я уже совсем растаяла от этих воспоминаний и от приятно щекочущей скорости. Посмотрела на него с добрым овечьим любопытством. И даже телефонный звонок с надписью «МАРА» на экране не надоумил меня резко попрощаться и выскочить из машины на светофоре. Мара спросила: Что ты сейчас делаешь? Ты можешь со мной говорить? Я ответила: Еду по городу. Если что-нибудь срочное, говори. А лучше я попозже тебе перезвоню.
Она задумалась, как будто прислушивалась к шуму с нашей стороны, потом каким-то официально-диспетчерским голосом сообщила:
– Я купила билет и через неделю буду в Москве. Переночую у родственников, а потом… Ты сможешь меня принять?
– Мара, что это за тон! Что это за вопросы! Я тебя жду как не знаю кто… Как…
– Ладно, ладно, – сверкнула она своим уже настоящим, нагловато-игривым смешком. Можешь готовиться к встрече, только окно без меня не мой… И свиданий никому не назначай на время моего приезда, – и снова погасла где-то в далёком Париже.
– Мара – это твоя подруга? – сунул свой любопытный нос Артём, когда я убрала телефон. А потом с места в карьер: Может быть, тебе неприятно об этом говорить, но я теперь точно