Великая степь. Виктор Точинов
Тревоги-ноль.
Опять надрывались ревуны и колокола громкого боя, и расчеты торопливо бросались к орудиям, и из динамиков громкой связи по всей Девятке разносился мертвенно-громыхающий голос: “Внимание! Тревога-ноль!! Вэ-вэ!!! Повторяю: Внимание! Тревога-ноль! Вэ-вэ!!! Повторяю…”
Пулеметчик Гнатенко выматерился. Его ДШК был против ВВ… Ничем он против Верблюда не был. Но сержант удивительно вовремя вспомнил поговорку о последней соломинке, ломающей хребет верблюду. И – загодя стал ловить прицелом виднеющиеся в нескольких километрах горбы и голову на длинной шее – за дальностью расстояния не слишком потрясающие воображение. Ну плыви сюда, парнокопытное… я те пощекочу хребтинку хворостинкой… соломинкой… – шептал сержант. Странное дело, он почти хотел, чтобы тварь подплыла скорее…
Но Верблюд, похоже, держал курс не на Девятку.
Чуть-чуть в сторону.
5.
Водяной Верблюд плыл. Он был живым – и одновременно был мертвым.
В той части, что оставалась мертва – в зловеще-пустых коридорах тускло мерцало аварийное освещение. И в жилых отсеках, и на боевых постах, и в лабораториях – таких же зловещих и таких же пустых – столь же мертвенно светили аварийные лампы странного вида – похожие на крупных улиток с хитро закрученной раковиной.
Улитки казались живыми – погасшие медленно уползали к утилизационным отверстиям, на смену им приползали новые – но лишь казались. Здесь все было мертвым и ничего не было живым.
Улитки светили – и могли (при разумном расходе топлива для реактора) светить еще пару-тройку миллионов лет – не освещая никого. Никого живого. И – никого мертвого. Системы утилизации давно освободили коридоры и каюты от мертвецов – те не обиделись, при жизни они тоже не относились с почтением к трупам, считая покинутое духом тело падалью, хотя и пригодной для использования.
Лишь одно место – ходовая рубка – освещалось нормально. И только там сидел во вращающемся кресле человек.
Почти сидел – скорее, полулежал, руки и голова бессильно упали на нечто, отдаленно напоминающее панель управления – но имевшее вместо клавиш, тумблеров и индикаторов лишь ряды многочисленных отверстий. Некоторые из них светились – неярко, разными цветами. Отверстия не имели никаких надписей – и не обозначались каким-либо иным способом.
Человек был тоже “почти” – иссохшая мумия, система утилизации среди штатного оборудования рубки не числилась. Мертвец казался весьма похож на человека – две руки, две ноги, одна голова… А такие мелочи, как третий фасеточный глаз над переносицей и количество длинных паучьих пальцев (имелось их по восемь на каждой кисти) – это не главное. Разные почти люди встречаются в иных краях и временах…
На полу валялся сенсорный шлем – свалившийся с вытянутой, шишкообразной головы мертвеца – тоже вытянутый, шишкообразный. Устилавшие внутреннюю поверхность шлема длинные ворсинки электродов шевелились, как живые… Они и были отчасти живые – через них шла обычно связь между живой и не-живой частями