Подношение ушедшей эпохе. Элла Крылова
косточки застревали между зубов.
Я смотрела в окно на тех, кто оставался в раю загорать и купаться, перебирая одну за другой завитые ракушки на нитке.
– Мама, а боги существуют?
– А почему ты спрашиваешь?
– Чтобы знать.
– Этого нельзя знать.
Что за морока с этими взрослыми! Они знают массу бесполезных вещей, а главное их даже не очень-то интересуют. Но я-то знаю: боги существуют. И то синеглазое кудрявое существо с дельфиньим хвостом вместо ног было, конечно же, морским божеством.
– Увидимся! – мне показалось, я слышу его голос сквозь стук колес…
1992
3. КРЕЩЕНИЕ
Ярким июльским утром бабка вдруг объявила:
– Ёлку, – так они с дедом русифицировали мое «басурманское» имя Элла, – надо крестить.
Дед только посмеивался, в том смысле, что, мол, все это блажь, ну да делайте, что хотите. Его давно уже интересовал только маленький сад за домом, где он ухаживал за сливами, выращивал горох и разводил кроликов. Бабка, впрочем, от него не отставала: палисадник был полон всевозможных цветов – пионов, роскошных георгинов, «золотых шаров», астр и хризантем – по сезону. Как и многие другие бывшие крестьяне, наводнившие города после революции и коллективизации (от последней наша «кулацкая» семья пострадала очень сильно), дед с бабкой не утратили вековой привычки возиться с землей, и, наверное, именно бывшим крестьянам, ставшим горожанами, мы обязаны пышному расцвету дачной культуры в последующие годы.
– Надо крестить, чтобы было все, как у людей, – веско добавила бабка, поразмыслив.
Как? У таких людей? В семидесятые годы двадцатого столетия, в стране, где вот уже более полувека государственной, единственно допустимой религией был атеизм, каких таких людей имела в виду моя неграмотная бабка, в собственном доме и поведении которой не было никаких религиозных атрибутов?
Смысл слова «крестить» мне, шестилетнему ребенку, был неясен,
Но веяло от этого слова тайной, и, чтобы не разрушать эту тайну, я не стала приставать к взрослым с вопросами.
Мне выдали праздничный сарафан и неношеные туфли взамен тех, в которых я обычно «шлындала» (бабкино словечко): с мысками, каковые дед аккуратно обрезал остро наточенным ножом, превратив таким образом туфли в босоножки ради экономии на моих быстро растущих, вопреки семейному бюджету, ногах. От маминой юбки в крупную складку пахло раскаленным утюгом. Дядя Коля, которому предстояло стать моим крестным отцом, распространял резкий запах одеколона. Брат и сестра – дядя Коля и мама – были очень похожи друг на друга: хрупкие и стройные, с буйной шевелюрой волнистых темных волос, с тонкими лицами, в которых сквозило что-то аристократическое, – и совсем не похожи ни на простоватых родителей, ни на двух других сестер и брата, дородных и толстощеких.
Мне очень нравился дядя Коля, хотя мы с ним, живя в одном доме, практически не общались. Сегодня мне думается, что он вообще