Знай мое имя. Правдивая история. Шанель Миллер
как здорово! Все прижимались друг к другу, буквально наваливаясь на столы и по-пингвиньи раскачиваясь. И только я, вскарабкавшись на стул, стояла среди них одна – этакая пьяная морская водоросль, – пока сестра не спустила меня на пол. Мы вышли на воздух, чтобы пописать в кустах. Джулия начала читать рэп. Я подхватила, сымпровизировав что-то о сухой коже, но споткнулась на рифме к слову «Сетафил»[5].
Цокольный этаж был переполнен, и народ вывалил на ярко освещенную бетонную веранду. Мы оказались среди группки белых низкорослых парней. Кепки они носили козырьками назад, видимо, боялись, что обгорят шеи – в помещении, ночью. Я хлебнула теплого и противного, как моча, пива и передала бутылку сестре. Пьяная и невероятно уставшая, находясь всего в десяти минутах от дома, я заскучала, хотя чувствовала себя вполне раскованно. Очевидно, я переросла такие развлечения. На этой самой мысли моя память дает сбой – полный провал, пленка обрывается.
По сей день я уверена: ничего, что было совершено мною в тот вечер, не может считаться чем-то существенным – просто случайный набор единичных воспоминаний. Однако в дальнейшем все эти события начнут неустанно ворошить, перетряхивая их снова, снова и снова. Что я делала, что говорила – все будет препарировано, взвешено, просчитано, оценено и представлено на суд общественности. И все потому, что на той вечеринке где-то присутствовал он.
Было слишком светло. Я зажмурилась, а открыв глаза, заметила коричневые пятна засохшей крови на тыльных сторонах ладоней. На правой руке пластырь, он едва держался и отклеивался. Интересно, как долго я тут находилась? Я лежала на узкой кровати с пластиковыми бортиками по обеим сторонам – этакая колыбель для взрослых. Белоснежные стены, сверкающий пол. Что-то глубоко врезалось во внутреннюю часть локтя – это белый ремешок стянул руку так плотно, что кожа вокруг него отекла. Попробовала просунуть под застежку палец, но он не пролез. Я повернула голову влево. Двое мужчин пристально рассматривали меня. Пожилой афроамериканец в красной ветровке с эмблемой Стэнфорда и белый полицейский в черной форме. Глаза снова заволокло какой-то пеленой, все расплылось, а мужчины превратились в красный и черный квадраты. Они стояли, оба прислонившись к стене, заложив руки за спину, как будто ждали уже довольно давно. Я снова сморгнула и постаралась сфокусировать на них взгляд. И у первого, и у второго было выражение, какое обычно делаю я, когда наблюдаю, как какой-нибудь старый человек спускается по лестнице – весь в напряжении, готовый к падению в любой момент.
Представитель власти спросил, хорошо ли я себя чувствую. Когда он наклонялся ко мне, в его взгляде ничего не дрогнуло, он даже не прищурил в улыбке глаза – они оставались совершенно неподвижными, словно две круглые чистые лужицы. «Ну да. А что – должно быть иначе?» – это я подумала про себя, а сама продолжала вертеть головой, ища глазами сестру. Мужчина в красной ветровке, представившись деканом Стэнфорда,
«