Титан. Теодор Драйзер
просияла, но не улыбнулась. Ее снедало беспокойство. Дело было не в ее вечернем туалете, обладавшем всеми мыслимыми достоинствами, но в том, что мистер Эддисон, – который, по словам Фрэнка, был очень богат и популярен в светском обществе, – а также влиятельный мистер Рэмбо должны были получить наилучшее впечатление от нее. Она должна заинтересовать этих людей умственно, а возможно, и физически, проявляя великосветские навыки, что было непросто. Несмотря на все деньги и удобства, которыми она пользовалась в Филадельфии, она никогда не вращалась в высших кругах общества и не устраивала действительно важных светских мероприятий. Фрэнк был самым значительными человеком, когда-либо встречавшимся на ее жизненном пути. Без сомнения, жена мистер Рэмбо была строгой и старомодной женщиной. Как она должна разговаривать с ней? А миссис Эддисон! Она должна все знать и все видеть. Пока Эйлин одевалась, то так усердно размышляла, что едва не принялась вслух утешать себя. Но она продолжила работу по нанесению финальных штрихов своей прекрасной внешности.
Когда Эйлин, наконец, спустилась по лестнице, чтобы оценить вид приемной и столовой, а Фадетта начала разбирать кучу отвергнутой одежды, то представляла собой лучезарное зрелище, – великолепную зелено-золотистую фигуру с роскошной прической, изящными гладкими руками цвета слоновой кости и пышными формами. Она чувствовала себя красавицей и в то же время немного нервничала, опасаясь критической оценки Фрэнка. Она заглянула в столовую, которая силой волшебного искусства ресторатора и оформителей была превращена в ювелирную шкатулку, разукрашенную цветами, серебром, золотом, витражными стеклами и снежной белизной скатертей и салфеток. Комната напоминала опал, переливающийся мягкими искрами. Она вошла в большую приемную залу, где стояло фортепиано с золотисто-розовой отделкой, где с должной заботой к своему единственному достижению, она расположила нотные записи для песен и инструментальных произведений, которые ей удавались лучше всего. По правде говоря, Эйлин не была блестящей пианисткой. Впервые в жизни она ощущала себя матроной, – не девушкой, но взрослой женщиной с серьезными обязательствами, – однако она еще не вполне приспособилась к этой роли. Ее мысли всегда были сосредоточены на художественных, светских и театральных аспектах жизни, что придавало ее мироощущению некую расплывчатость, не допускавшую сгущения в нечто более конкретное и определенное. Она жаждала лишь страстных и необузданных увлечений.
Было уже около шести вечера, но тут в замке звякнул ключ, и появился Фрэнк, улыбчивый, невозмутимый и как всегда уверенный в себе.
– Ну вот! – заметил он, созерцая ее в неярком свете настенных свечей, обрамлявших стены приемной залы. – Что за прелестное видение? Я почти боюсь прикоснуться к тебе. Сколько же пудры на этих руках?
Он привлек ее к себе, и она облегченно подставила губы для поцелуя. Было очевидно, что она показалась ему очаровательной.
– Боюсь, достаточно,