Несостоявшийся Горби. Книга вторая. Александр Черенов
Александр Николаевич частично соответствовал «установке»: отрабатывал и Урал, и Волгу в формате «блицкрига». На Урале основное его внимание было приковано – именно «было приковано», потому что «не само»! – к Свердловскому обкому. И не потому что – крупнейшая парторганизация одного из крупнейших индустриальных центров страны. Крупнейших – и тех, и других – хватало и без Свердловска. Дело было в другом, или, как сказало бы Остап Бендер: «всё дело в том – какой отец». Свердловск привлекал весьма непривлекательной – и даже отталкивающей личностью своего Первого: Бориса Николаевича Ельцина.
До сего времени Шелепин «не удостоился чести» быть лично знакомым с этим человеком: много чести… для этого человека! Таких «ельциных» в бытность Шелепина «наверху» копошилась «в нижних слоях атмосферы» тьма-тьмущая – всех и не упомнишь. Первый раз фамилия Ельцина мелькнула перед глазами Александра Николаевича, когда он знакомился с поздравлениями Леониду Ильичу в связи с семидесятилетием «выдающегося борца за мир». Панегирик был среднего уровня холуяжа – несравнимый, конечно, с восточной цветистостью Рашидова, Шеварднадзе и Алиева – но исполненный на вполне достойном недостойном уровне.
Знакомство с достоинствами свердловского Первого оказалось кратким – по причине отсутствия достоинств. К таковым – но только специфического характера – можно было отнести лишь то поздравление Леониду Ильичу, которое Ельцин нагло подписал не «именем» обкома, а своим, снос дома Ипатова памяти убиенных великомучеников Романовых, да «успешную талонизацию» населения области. За годы правления Бориса Николаевича – а пошёл уже «осьмой», а то и девятый годок – Борис Николаевич «успешно решил продовольственную программу» в отдельно взятом регионе. То есть, «по линии продуктов питания» в области наступил коммунизм: всем – одинаковой мерой в очередях, одинаковых для всех… кроме самого Бориса Николаевича и «группы товарищей».
Обнадёживал Ельцин и тяжёлой поступью… по головам и душам. Партию вынуждены были оставить лица, имевшие смелость – в редакции Ельцина «наглость» – выступить против своеобразного понимания Борисом Николаевичем коммунизма. Таковых набиралось на несколько дней приёма – и то, если каждому уделять не больше десяти-пятнадцати минут. Поэтому Александр Николаевич «охватил личным участием» наиболее ярких представителей «племени изгнанных» – а в память об остальных захватил в дорогу обширное досье.
Разумеется, не обошлось и без встречи с Первым. С первых же минут разговора Борис Николаевич начал оправдывать характеристики «решительного человека»: мужлана и хама. В доказательство своей решительности он решительно отказался робеть московского гостя. И всё – лишь потому, что гость занимал, в его представлении, не самый заметный пост. На дополнительное хамство работал и факт «имевшей место политической смерти» товарища из Москвы. Это дало Ельцину лишнее основание помитинговать перед Шелепиным на тему многочисленных политических