Повороты судьбы. Проза XXI века. Нина Войтенок
которой вы будете. И от того, как с первых школьных дней вы начнете овладевать знаниями, от вашего старания, прилежания, зависит скорейшее наступление того светлого будущего, о котором всегда мечтали ваши деды, мечтают стоящие сейчас перед вами отцы и матери. Вы все теперь – одна школьная семья, будьте дружны, помогайте друг другу во всем.
Данила не любил пространных речей, тем более в данный момент понимал, какая перед ним публика. Свои слова он сказал в большей степени для взрослых, от них многое зависело в школьной жизни детворы. Видимо, взрослые поняли это и слушали Данилу с вниманием.
Закончил он, обращаясь к ребятам:
– Слушайтесь учительницу, помогайте ей, берегите ее. Вас много, а она – одна, – Данила улыбнулся.
После торжественной части старших детей отпустили домой, а малыши несмело перешли школьный порог. Прасковья Федоровна замыкала это шествие.
В полдень Данила вновь пришел в школу, чтобы узнать, как прошел первый день учебы, какие трудности особенно мешают в работе. Говоря о трудностях, он лукавил даже перед самим собой, его просто тянуло в школу, чтобы еще раз увидеть Прасковью Федоровну – с недавнего времени, он только о ней и думал.
– Единственная трудность, мешающая нам нормально работать, – это нехватка бумаги и карандашей, – сообщила учительница, обрадованная появлением Данилы.
– А можно ли бумагу заменить дощечками, карандаши – угольками? – спросил Данила.
Прасковья Федоровна вначале не поняла. Данила продолжил:
– Дощечки побелим белой глиной с молоком, так и моя мама делает, чтобы к печке можно было прислониться и не измазаться побелкой. На них можно будет писать угольком. Потом осторожно стирать, а по необходимости – вновь белить. Или же чуть оттеним дощечки. На них хорошо будет виден мел.
Глаза Прасковьи Федоровны загорелись. Она уже радовалась за детишек: теперь каждый сможет писать.
Поздно вечером Данила, счастливый, вновь шел рядом с Прасковьей Федоровной: она разрешила проводить себя до школы. Ей давно этого хотелось, а еще она боялась Федота, который не сводил с нее наглых, пьяных глаз.
Федота, равно, как и его отца, в селе не любили. Прожили они в селе немало, но понять их толком так и не смогли. «Сами себе на уме», – говорили о них односельчане. С сельской молодежью Федот не находил ничего общего ни в словах, ни в делах. Отец его тоже был замкнутый, суровый мужик, и чем удивлял односельчан, так это дружбой с главой сельсовета. Жену свою, Олимпиаду, и трех дочерей заставлял работать с утра до ночи, не слышали они от него ласкового слова. Держал при хозяйстве помощницу Настю, моложавую бабенку, с ней был ласков. Поговаривали в селе, что Настя-то и была теперь ему женой. Попытались как-то дочери отстоять свою мать, прогнать со двора помощницу, но им же и досталось от отца, а матери – и того больше. Селяне жалели эту женскую половину и пуще не любили мужскую.
А для Данилы с этого вечера