Дом свиданий. Александр Амфитеатров
Дрянь, вся дрянь. И телом, и душой. Да и ты, Маша, хороша, нечего сказать: как уши не вянут слушать?
Маша обиделась.
– Скажите, сколько нравственности! Ах!.. Угнетенная невинность или поросенок в мешке!..
– Вот и это, про поросенка, ты уже от нее, от Жозьки… Можно поздравить с успехами… Способная ученица!..
– В чужом глазу сучок мы видим, в своем не чувствуем бревна. А у самой – «Афродита» под подушкой.
– Я – что? – стихла сконфуженная Ольга. – Ты себя со мной, говорю тебе, не равняй. Я уже в старые девы гляжу… И сложилось у меня все так… особенно… ты не знаешь… Я отравленная, человек пропащий. А ты девочка свежая, молодая… Тебе жить да жить…
– И поживем, – хохотала Маша. – Еще как поживем-то. Что ты, право? Нам с тобой только время о женихах думать, а ты панихиды поёшь. Поживем.
– Ну, давай Бог, живи…
За месяц, что Маша, как говорится, и легла, и встала у Полины Кондратьевны, она изрядно втянулась в долги. Адель, Жозя, Ольга одевались шикарно. Лусьевой было стыдно оставаться рядом с ними «чумичкою, хуже горничной», тем более, что, в данном случае, эта фраза, столь обычная в устах всех тоскующих от безденежья модниц, звучала совершенной правдой: прислуга в доме Рюлиной была одета очень хорошо, а Люция франтила, совсем как барышня, по последней моде. На одно хорошее платье Маша выпросила денег у отца, – он дал с удовольствием, потому что желал, чтобы дочь бывала часто у Рюлиной, воображая, что знакомство принесет ей покровительство и пользу. Но в то же время предупредил:
– Больше не проси, – рад бы, да не осилю.
Поэтому другое платье Маша, скрепя сердце, заказала знакомой портнихе в кредит, с ее материей, приняв обязательство уплатить через месяц, но сама не зная, на что рассчитывает, когда обязательство принимала. Срок приближался к концу. Денег, конечно, не было. Маша с трепетом ждала, что вот-вот портниха предъявит ей счет… надо либо виниться перед отцом и выдержать жестокую сцену, либо извернуться, перехватить деньжонок… Спросила у Ольги. – «Нет, сама на мели… и не в ладах с Полиной Кондратьевной, не смею просить». Маша совсем загрустила.
Тоску ее заметили у Рюлиной, и Адель, оставшись наедине с девушкою, легко выпытала, в чём заключается ее печальная тайна.
– Вот пустяки, – воскликнула она. – Стоит горевать. А мы на что? Сколько вам?
– Тридцать два рубля, – с ужасом призналась Маша.
– Ах, как страшно! – подумаешь, миллионы… О такой мелочи и Полине Кондратьевне не стоит говорить, я ссужу вас из своих. Я ждала все-таки палочку с двумя нулями…
– Что вы, что вы, Адель, как можно! Я ста рублей и в руках никогда не держала.
– Вот, возьмите, Люлю… укротите вашу свирепую кредиторшу… Как не стыдно было давно не сказать?.. Скрытная!.. А заказов ей вперед не давайте. Между нами говоря, она шьет на вас отвратительно. Прачкам так одеваться прилично, но хорошенькой изящной барышне непозволительно. Разве это туалет – на тридцать два рубля?
– У меня нет средств одеваться дороже.
Адель ласково обняла Лусьеву.
– Зато у вас есть