Распущенные знамёна. Александр Антонов
притворив за собой дверь. В коридоре их окликнула Ольга, которая так дулась на Макарыча, что даже отказалась принимать участие в беседе:
– Мальчики, я с вами!
Хлопнула входная дверь. Теперь в комендантских апартаментах остались лишь я, Макарыч да Герцог. Жехорский сидел, глубоко погрузившись в кресло, и нервно поблёскивал оттуда глазами.
– Ты действительно считаешь, что Ёрш наехал на меня по делу?
Чтобы правильно понять вопрос требуется пояснить, откуда уши растут. Когда вчера за вечерним чаем Макарыч, как бы между делом, поведал нам (мне, Оле и Ершу – Герцог не в счёт) о своём рандеву с Савинковым, царившей на кухне идиллии враз пришёл конец. Вас никогда не поливали за горячим чаем холодным душем? Жаль, а то бы вы во всей полноте представили наше состояние – Герцог не в счёт.
– … Что я мог ей ответить? Молча поклонился и вышел вон.
Закончив рассказ, Макарыч с довольным видом потянул чашку с чаем к губам. Сидевшая с опущенными глазами Ольга резко встала, и, не глядя на рассказчика, покинула кухню.
– Чего это она? – справедливо приняв демарш на свой счёт, спросил смущённый Макарыч.
– А ты не понимаешь? – вскинулся Ёрш. – Да будь я на месте Оли – я бы тебе ещё и оплеух навешал!
– А не круто замешиваешь? – зло блеснул глазами Макарыч.
– В самый раз! – успокоил его Ёрш.
– А может, и ты хочешь мне оплеух навешать? – поинтересовался Макарыч.
Пришлось срочно вмешаться:
– Брек! Что вы, как дети?! Макарыч, остынь, Ёрш, не пори горячку!
Ёрш поднялся с места.
– Ладно! Может, я и порю горячку. Только пусть это подтвердят Кравченко и Бокий! Ты не возражаешь? – обратился он к Макарычу.
– Подключай, кого хочешь, – буркнул тот.
– Тогда, до утра!
Ёрш покинул кухню, и на ней воцарилось тягостное молчание. Потом Макарыч встал, и со словами «Спасибо за чай!» оставил меня один на один – Герцог не в счёт – с моими мыслями.
Разбор полётов продолжился утром в расширенном составе в моём домашнем кабинете. Ёрш нарочито вежливо попросил Макарыча повторить рассказ о встрече с Савинковым для вновь присутствующих. Тот сделал это с явной неохотой, потому рассказ получился блёклым, монотонным, но сути, понятно, не утратил. Позиция Ерша была мне предельно ясна, поэтому я следил за реакцией остальных.
Бокий слушал исповедь Макарыча с хмурым видом, время от времени неодобрительно покачивая головой. Интересней было наблюдать за Кравченко-Львовым. Если Кравченко то и дело сердито хмурил брови, то Львов, наоборот, улыбался – это делало выражение их общего лица слегка комичным.
За время ночных бдений – он в ночь дежурил по гарнизону – Ёрш успел основательно подготовиться. Потому его обвинительная речь выглядела и яркой, и убедительной. Эпитеты, отпущенные в адрес Макарыча, звучали весомо и сочно. И самыми безобидными были «безрассудство» и «мальчишество».
Макарычу, надо отдать ему должное, хватило ума выслушать все обвинения в свой адрес в скорбном молчании. Потому речь Ерша стала подобием летнего ливня: прошёл