Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка. Александр Чанцев
выращивания мака, обеспокоен не столько урожаями, логистикой и продажами, но манипуляцией подчиненных, утверждением себя, в глазах честного наемника ли, приставшего к ним российского репортера ли. Репортер умирает в зиндане, но мак вроде бы выращивать в итоге не будут – как криминально-наркотическая тема (она была главной в «Чертовом колесе», лучшем романе Гиголавшивили), так и несколько мазохисткая тема претерпеваемых русскими на Кавказе страданий (от садисктко-макабрических вещей А. Латыниной до репортерско-художественных произведений М. Ахмедовой или фантасмагорического «Перевода с подстрочника» Евгения Чижова) – не новы85. Но если книги «нулевых» были озабочены скорее фиксацией нового, горячего и горящего материала86, то здесь – рассуждения о причинах войны выше – в художественную ткань вшита публицистика и аналитика, попытка осмыслить и разобраться, почему произошло именно так. И рефлексия о советском наследии и влиянии «старшего брата» тут занимает едва ли не главное место.
«Во всем, что случилось с нами, я обвиняю Горбачева и всех этих прогнивших карьеристов, генералов-адмиралов. Это они довели нас до нынешнего состояния. Из России зараза потихоньку проникла и в Среднюю Азию…», говорит лидер Народного фронта Сангак, озвучивая vox populi в его политическо-пропагандистском изводе. Сангак, стоит отметить, происходит, с одной стороны, из древнего рода, с другой – сидел и является ставленником криминала. «Это какой-то умопомрачительный парадокс: бывшие коммунисты рушат остатки советской системы, а бывший преступник, ненавидевший коммунистов, стремится ее восстановить». Ему поддакивают многие (напомним, в книге около десятка рассказчиков). И это очень символично для ситуации, в которой задействованы многие парадигмы, но не только нет ни одной лидирующей, но и все они находятся в противоречии друг с другом, конфликте87.
«Поразительно, что в конце столетия противостояние проходит по тем же самым линиям, что в его начале. Меньше чем за столетие Южный Таджикистан из бедной захудалой провинции захудалого средневекового эмирата превратился в центральное ядро процветающей современной страны с большими городами, разветвленной промышленностью, сетью автомобильных дорог, мощными гидроэлектростанциями, собственной Академией наук, системами образования и здравоохранения и прочая, прочая. Но вновь бьются между собой князья Дарваза и Каратегина». Это говорит российский журналист, но с опытом жизни, работы (не только репортерской, но и ученым-фольклористом) в Таджикистане – явный протагонист автора, биографически с ним запараллеленный. Ему вторит наемник Даврон, приравнивающий распад СССР к личной трагедии – смерти не только патрона, работодателя и знакомца, но и того, кто пытался «навести порядок»: «…крушение Союза и гибель Сангака – тотальная аннигиляция основ. Податься некуда. Главное – незачем. Исчез смысл. Винить некого». Ламентации о советских
В драме 2016 года «Землетрясение» С. Адреасяна встречается другой аспект этой темы – «всемирная русская отзывчивость», переходящая в жертвенность. Русский герой, несмотря на гибель в землетрясении жены и детей, самоотверженно помогает разбирать завалы, пока его не убивают случайные армянские мародеры. Перед смертью он не забывает повиниться перед персонажем, чьи родители погибли в автокатастрофе отчасти и по его вине лет 20 назад.
Это касается как в целом «кавказской» темы, так и темы военного конфликта в Чечне и Дагестане и других «горячих точках» в частности – можно вспомнить «Патологии» З. Прилепина, «Шалинский рейд» и «Я – чеченец!» Г. Садулаева, «Письма мертвого капитана» В. Шурыгина, «Кавказский пленный» В. Маканина, «Салам тебе, Далгат!» А. Ганиевой, «Хуррамабад» А. Волоса, книги М. Ахмедовой, рассказы А. Бабченко и других… Или же книгу 2017 года – «Праздник лишних орлов» Александра Бушковского, где мирная жизнь всех народов в советские времена более чем ярко противопоставлена чеченскому конфликту: «раньше мы тут в городе все мирно жили, когда Союз был. А теперь? Все говорят, хозяева спорят, а у холопов чубы трещат. <> Командовать все горазды, а сказать, как людям выжить, когда работы нет и все кругом разрушено, никто не может. И война эта мне не нужна» (М.: Рипол Классик, 2017. С. 138).
«После крушения “великих нарративов” наследство коммунистического прошлого дает о себе знать в измененном культурном восприятии себя и “чужого”, в новом соотношении культурного центра и периферии и в колебании между попыткой, с одной стороны, возвратиться к простым формам идентичности, с другой – построить новую, плюралистическую модель самовосприятия. И, наконец, наследие коммунизма видится в (де)конструкции исторического прошлого с помощью его «колониальной» интерпретации. Могут ли эти симптомы посткоммунизма быть истолкованы как очередная историческая и идеологическая реинкарнация постколониализма?»