Когда булочки ещё умели смеяться. Женя Сорокопятка
в своей безфанатичной тяге. Жду своей очереди. А там потом и уважительного взгляда от него, и выражения удивления с покачиванием вслушивающейся головы, и ещё – бровей, вскинутых в согласии и расположенности, и дружеского похлопывания по плечу с предложением (непременно с его стороны!) сделать селфи на долгую и тёплую. Жду, когда подойдёт очередь, и мы заговорим, и поговорим, потому что именно сейчас наступило то прекрасное время, когда лавры – отдельно, а прелесть человеческого общения – отдельно, и грех для нас обоих упускать возможность напитаться общением живого с живым. Мне это предвкушение долгожданно и радостно. Удовольствие от предстоящего диалога с ним много раз было заочно испито мною, и в голове все «хотелки» уже сто раз проиграны, потому перспективы общения с ним предвкушаемы и восхитительны…
Но когда подошла моя очередь, когда бочком-бочком так, протиснувшись, мне вдруг пришлось неудобно ссутулиться перед ним, и из-за этого оказаться даже чуть ниже ростом, моё горло опять чем-то сковало, и вновь полезли одни только дурацкие междометия. И вот уже опять говорю тихо-тихо. Причём, жуткую банальщину. Опять «бе-ме»». И вижу – его ни фига не забирает общение со мной. Несколько секунд он ещё играет во внимание ко мне как к очередному очереднику из очереди за автографом, но быстро теряет ко мне интерес и всем видом нажимает на кнопку своего внутреннего секундомера. А это значит – всё, доступ закончен, и ни секунды более, ну разве: «Что? Автограф? Ну, да, не трудно! Для кого?».
Я протягиваю ему свои прозаические наброски в принтерном варианте, и даже – с номером своего телефона и ещё с е-мейлом для обратной связи. И вдруг считываю заглавными буквами с него – ведь ни хуя не прочтёт, даже не откроет их, не полистает, не оценит, а оставит мои сброшюрованные страницы на продавленном стуле в гримёрке нашего города. Ещё одного чужого города, куда его занесло по воле театрального продюсера. И не видать мне исполнения разлюли-малиновых мечтаний, что в очередной свой приезд в наш город он вдруг засмотрится в тёмный притихший зал, а потом возьмёт да и выдохнет в микрофон: «Очень надеюсь, что сейчас в этом зале сидит и тот ваш земляк, чьи стихи и наброски в прозе я запоем прочёл в прошлый свой приезд в ваш город, и меня они восхитили, так давайте же попросим этого человека встать, ну где же он, не вижу в темноте, включите свет, пожалуйста, ах – вот, вижу, и отлично, что вы пришли, спасибо вам, а давайте мы вам поаплодируем. Вы этого заслужили».
…Он снова и снова приезжал в наш город, а я снова и снова игнорировал его выступления. Даже не сомневаюсь, что он ни разу не засмотрелся в зал в поисках меня, и ничего про меня не выдохнул в микрофон. Ведь люди, поймавшие талант за хвост, или бухают до утраты, или бережно прячут кормильца за пазуху и следят, чтобы он не пережрал, не траванулся чьей-то домашней стряпней, а если и позволяют таланту вкусить чужого (инородного, самобытного), то аккурат столько, чтобы кормилец не испортил пищеварение, разве только малость погурманил, и – хватит.