Лик Архистратига. Александр Холин
перевернулась на живот, подобрала ноги, выгнула спину, как кошка, и поползла на четвереньках к Волошину. Обняв его за колени, она, голосом пытаясь выразить всю страсть охватившую её, прошептала:
– Максимилиан, я хочу родить от вас. Родить мальчика. Я знаю, он такой будет красивый и такой же умный! Я хочу…
– Сейчас она скажет, что такого желанного мужчины нет, и не будет во всём подлунном, – перебил её Гумилёв, горько усмехнувшись. – Поздравляю, Максимилиан Александрович, мы уже стали молочными братьями. Только вот от кого сын родится – не известно. Но ничего, мы попросим эту мадмуазель разрезать нам ребёнка на две равные части.
– Николай Степанович, вы?.. – Волошин вскочил с кресла и стоял, не смея сдвинуться с места, поскольку Черубина, услышав голос Гумилёва то ли от страха, то ли ища защиты, охватила колени Максимилиана руками, прижалась всем телом и не думала отпускать.
– Бросьте, Максимилиан Александрович, – опять скривил губы Гумилёв. – На лицо настоящая женская любовь, которая всегда прячется в кошельке конкурента, в будущем денежном благополучии продающей себя дамы. И, конечно же, в гениталиях. А что вам, кроме похоти, великому русскому поэту, может дать эта женщина? Нет уж, вам надобно завести настоящую, любящую… Или… провались они все!
– Ну, знаете, Николай Степанович! Я понимаю! Я всё понимаю! Но выражаться так в адрес женщины! Причём, тогда в 1910-м, вы так и не извинились! Вы непременно должны перед ней извиниться!
– Я!!! Да вы в своём ли уме, милейший?! – издевательски фыркнул Гумилёв.
– В таком случае я!.. – необычайно расходился Волошин. – Да я! Вызываю вас на дуэль!
– Опять? – озадаченно спросил поэт. – Ну, что ж, отлично! К вашим услугам! – Николай Степанович церемонно поклонился и щёлкнул каблуками, как будто только вызова и ждал. – Сегодня утром я готов продырявить вашу косоворотку с двадцати шагов. Честь имею!
Гумилев принялся подниматься к себе в чердачную комнату, и лестница на этот раз под его сапогами предательски заскрипела, но поздно.
На шум выскочили Лентулов с Епифановым. Оба наблюдали ссору и обоим предстояло стать секундантами. На предложение обдумать всё и пойти на примирение Волошин ответил категорическим отказом, очень уж его хамоватое «братство» покоробило, а Гумилёв вовсе дверь не открывал. Крикнул только, что работает и просил не мешать.
Утром оба дуэлянта показались в гостиной почти одновременно. Волошин был в обыкновенной белой косоворотке, подпоясанной затейливым ремешком. Но по случаю одел всё же настоящие офицерские сапоги бутылочкой. Во всяком случае, он был не босиком, как обычно. Гумилёв по тому же случаю надел полную офицерскую форму без погон, но всё-таки два Георгия – боевые отличия – придавали уверенности. Секунданты решились на всякий случай снова пристать к дуэлянтам с примирениями, но после внушительного отказа оба успокоились, если только можно было применить сейчас к мужчинам это слово.
Причём, самая интересная в этой истории была маленькая закавыка: Николай Степанович, боевой офицер, более чем великолепно стреляющий из любого вида оружия,