Дожди над Россией. Анатолий Санжаровский
рвались самодельные фугаски.
– А третий, – я саданул себя кулаком по рыку во впалом животе, – был. Марш святого Антония! К э н я з ь Солнушко скоро будут полудневать. А ты напевай:
– Где ты, где ты,
Завтрак наш, гуляешь?
– Хлопцы! – шумит мама. – Да хватит полоскаться. Сороки покрадуть! Шо я тоди буду одна робыты?
Старая добрая кошёлка бережно рассадила нас тугим кружком.
На раскинутый синий фартук мама выставила из плетёнки зелёную литровую бутылку с супом.
– Что это Вы, ма, так торжественно молчите? – со смешком подкатываюсь я.
– А шо я вам, хлопцы, вэсэлого скажу?
– Хотя бы это: «На тебе, Глебонька, кренделёк. На, Антошенька, два. С праздничком!»
Нечаянная обида подпекла её.
– И-и!.. Нашёл чем по глазах стебать, – глухо проговорила она. – Из чего тулить твои крендельки-орешки? Пшеничной муки нэма и знаку…
– Ма, да не оправдывайтесь Вы перед этим гориголовкой, – сказал Глеб и выставил мне из-под мышки кулак.
Светлеет мама лицом.
– Спасибо заступничку. На́ тоби твою гарну ложечку…
Глеб важно принял свою ложку, вмельк пробежался глазами по стеблю. Ещё зимой он сам нацарапал на стебле гвоздком: «Найди мясо!»
– Будем искать вместе, – улыбнулся Глеб ложке. – Быстрей найдём.
– Не, Глеба, похоже, не найдёте и вдвох… – Мама основательно роется в кошёлке, конфузливо кривится: – Э-э!.. Стара шкабердюга… Я, хлопцы, мыску забула!
– Значит, так надо, – деловито рубнул Глеб. – Ложечке даём отгул по случаю Первомая. – Он кольнул меня в бок локтем. – Делюсь по-братски. Тебе вершки или корешки?
– Вершки.
Глеб постно протягивает мне затычку от бутылки.
Мотает над собой бутылкой.
– У неё головка не закружится? – переживаю я за бутылку.
Глеб не опускается до ответа мне, смотрит бутылку на солнце.
– Ну и супище!.. Госпожа Перловка… Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой. Вижу, гордое мясо в забеге не участвует. Зато луку-у…
– Ну а як же? – спохватывается мама. – Лук пользительный. Одна титка по радиву казала, шо лук по митаминам бежит на первом месте, а потом капуста. На лук мы богатюки… По всяк лето его что грязи. Хоть луковым плетнём огородись!
Глеб развалил кукурузный чурек натрое.
Мама отмахнулась от своей доли.
– Иди ты! Я дома поела… Не ждить, ешьте плотно. Глаза шоб не западали.
– Без Вас мы не начнём, – уважительно поглаживает Глеб бутылку. – Мы не видали, как Вы ели.
– Да. Не видали, – подтянул я Глебову сторону.
Через силу мама взяла свой кусок, и бутылка забегала по кругу.
Рад Глеб, что чурек велик; рад и чурек, что у Глеба рот велик. Эвва, ка-ак он жестоко кусает! Голодный и от камня откусит, не окажись чурека.
В мгновение все остались без дела. Никто не заметил, куда подевались суп и чурек. Только разбежались – стоп!
– Что ещё? – буркнул Глеб с жёстким спокойствием палача – отрубил одному голову, на всякий случай интересуется: кому ещё?
– А супик ничего, –