Сашкино наследство. Кадрия Расиловна Хабибуллина

      Лера не хотела ехать к маме и бабушке. Она, конечно, была им безмерно благодарна, даже мама, которая большую часть своей жизни, была к ней равнодушна, сейчас, как будто прониклась к дочери каким-то участием. Или жалостью…. Лере так не хотелось, чтобы ее жалели, но для этого ей надо было перестать жалеть себя саму.

      Иван, которому шел 6 год, часто спрашивал про папу, а младший Владик, смотря на брата, тоже начинал плакать и спрашивать по папу. Вот и сегодня они снова стали спрашивать о папе. Лера представила, как приведет их в квартиру, где в кабинете папы сидят полицейские. Нет. Вести туда их она не собиралась.

      Снова такси. Снова та самая, знакомая до боли дверь.

      –Лерочка, как хорошо, что ты пришла. Как хорошо. – Бабушка Таня виновато улыбнулась. Эта виноватость, похоже, передалась Лере именно от бабушки. Она ее так бесила. Эта виноватость. И бабушка. Вся ее жизнь – сплошное смирение. Прямо, как по Достоевскому: счастье нужно выстрадать. И что? Выстрадала она его? Нет. Зато у нее артрит, давление, постоянная отдышка, усталость, тихое, до боли и до злости, послушное смирение перед жизнью… ничего она не выстрадала. То есть выстрадала-то она много, даже слишком. И вся ее жизнь была похожа на одну сплошную череду серых, унылых никому ненужных страданий. Лера часто смотрела на бабушку, пытаясь найти в ее лице хоть каплю жесткости, непринятия этой унылой и никчемной жизни, хоть грамм протеста. Хоть слезинку жалости к себе. Но бабушка всегда говорила, что она благодарна Богу за спокойную жизнь. Вот и в себе она видела ростки этого ужасного всеприятия, всепрощения. Она даже готова была принять эту боль утраты, пытаясь объяснить себе, неудачливость своей жизни тем, что не бывает просто счастливой жизни, надо немного пострадать, а потом уже можно спокойно жить.

      Лера прошла в квартиру. И тут увидела Ярослава. Брат кинулся к ней. Она бросилась к нему на шею.