Покровские ворота (сборник). Леонид Зорин

      Снова свет. Пустой зал. Переговорный пункт. Доносится голос, усиленный микрофоном: «Будапешт, третья кабина. Будапешт на проводе, третья кабина».

      Виктор. С кем ты собираешься говорить?

      Геля. Если пан позволит, с Варшавой.

      Виктор. А точнее?

      Геля. Пусть это будет тайна. Маленькая тайна освежает отношения.

      Виктор. Рано ты начала их освежать.

      Геля. Это никогда не бывает рано. Это бывает только поздно.

      Виктор. В конце концов, это твое дело.

      Геля. На этот раз пан прав.

      Виктор (оглянувшись). Здесь не слишком уютно.

      Геля. Зато тепло. Когда будут страшные морозы и мы совсем превратимся в ледышечки, мы будем сюда приходить и делать вид, что ждем вызова.

      Виктор. Тебе надоело ходить по улицам. Я тебя понимаю.

      Геля. Витек, не унывай. Мы нищие студенты. Я бедненькая, зато молоденькая, и у меня… как это… свежий цвет лица.

      Виктор. Обидно, что я не в Москве родился. По крайней мере был бы свой угол.

      Геля. Я охрипла. Я не знаю, как буду разговаривать.

      Виктор. Совсем не охрипла. Голос как голос.

      Геля. Ты не знаешь, меня лечили два дня. Меня закутали в два одеяла. Потом мне давали чай с малиной. Потом аспирин. Потом я пылала. Как грешница на костре. Потом я не выдержала и сбросила с себя все. Это был восторг. Я лежала голая, ела яблоко, Вера играла на арфе – все было словно в раю.

      Виктор. Жаль, меня там не было.

      Геля. Старая история. Стоит создать рай, появляется черт. Ты и так во всем виноват. Из-за тебя я потеряю голос и погублю свою карьеру. Певица не может быть легкомысленной.

      Виктор. Ты никогда не была легкомысленной.

      Геля. Альбо ты управляешь своим темпераментом, альбо он управляет тобой.

      Виктор наклоняется и целует ее в щеку.

      Браво, браво.

      Виктор. Могу повторить. (Стараясь скрыть смущение.) А который час?

      Геля смеется.

      Что тут смешного?

      Геля. Я заметила, человек интересуется временем в самый неподходящий момент.

      Виктор (хмуро). Не знаю. Не обращал внимания.

      Геля. Слушай, я тебя развеселю. Один раз отец нагрузил телегу большой копной сена. В этой копне были спрятаны евреи. Я должна была довезти их до другого села. И только меня отпустил патруль, мы не проехали даже два шага – из копны высовывается голова старика, в белой бороде зеленая травка, и он спрашивает: «Который час?» Матерь Божья, я еще вижу патруль, а ему нужно знать – который час?

      Виктор. Ты меня очень развеселила. Тебя убить могли. Или – хуже…

      Геля. Что может быть хуже?

      Виктор. Ты знаешь сама.

      Геля (мягко, не сразу). Ты чудак, Витек.

      Виктор. Перестань. Какой я чудак?

      Геля. Зачем ты злишься? Я люблю чудаков. С ними теплее жить на свете. Когда-то в Варшаве жил такой человек – Франц Фишер, мне о нем рассказывал отец. Вот он был чудак. Или мудрец. Это почти одно и то же. Знаешь, он был душой Варшавы. Она без него осиротела.

      Голос,