Рабы Парижа. Эмиль Габорио
громадное вознаграждение и хватит ли у него на это сил.
– Э, пустяки! Разве предложил бы я вам то, чего вы не в состоянии выполнить, – весьма разумно заметил достойный основатель конторы по найму. – И потому не стоит волноваться. Если бы я не спешил сейчас по другому, более важному делу, я бы сегодня же объяснил вам, в чем будут заключаться ваши обязанности. Поэтому я прошу вас подождать до завтра. Завтра будьте снова здесь между двенадцатью и часом пополудни.
Взволнованный, Поль поднялся со своего места.
– Еще одно слово, – удержал его почтенный господин, – вам нельзя больше оставаться в вашем отеле «Перу». Ищите себе немедленно комнату в здешнем квартале, и, как только найдете, сейчас же сообщите мне адрес. А теперь – до свидания. Сумейте быть твердым и в случае необходимости переносить удары судьбы.
Минуты две Маскаро простоял у своего бюро, прислушиваясь к удаляющимся шагам Поля. Потом он подошел к стеклянной двери, ведущей во внутренние комнаты и, отворив ее, крикнул:
– Ортебиз! Ты можешь войти!
В тот же миг вошел человек, который бросился в кресло, стоявшее перед камином.
– Бр-р-р! – произнес он, – ноги у меня до того закоченели, что можно было бы их отрезать и я бы не почувствовал! Твоя комната – настоящий погреб, мой дружище. В другой раз изволь распорядиться, чтобы в ней был разведен огонь.
Но Маскаро был всецело занят своими мыслями.
– Ты все слышал? – спросил он.
– Разумеется! Все видел и слышал.
– Ну, и какого же ты мнения об этом болване?
– А такого, что вы с Тантеном ловкие люди! Этот молодчик под вашим руководством далеко пойдет!
Глава 3
Доктор Ортебиз, свой человек при агентстве, был весьма близок к Маскаро и относился к нему с дружеской фамильярностью, называя его запросто уменьшительным именем «Батистен», несмотря на то, что этому Батистену давно уже стукнуло шестьдесят лет. Сам же Ортебиз утверждал, что ему сорок пять, впрочем, не без оснований. На вид ему нельзя было дать и этих лет: он был крепок, здоров, сохранил все волосы, даже без малейшей проседи, Живой юношеский взгляд.
Человек с прекрасными светскими манерами, всегда веселый, остроумный, он скрывал под своей иронией изрядный цинизм, но это в нем больше всего и нравилось. Он был вечно окружен обществом, его всюду приглашали, всюду принимали.
В душе он был большой эпикуреец, но скрывал это. Для окружающих он был просто врачом и ученым.
Очевидно, было и то, что, никогда, не будучи тружеником, он всегда умел срывать для себя всевозможные цветы удовольствий.
Так, например, несколько лет назад он некоторое время был совсем без практики. И тогда, недолго раздумывая, изменил свою специальность и объявил себя гомеопатом. И даже стал издавать журнал, хотя журнал этот скончался ровно на пятом номере своего существования, вызвав только смех в образованном мире. Впрочем, он и тут не растерялся, начав смеяться злее и беспощаднее, чем другие, обнаруживая в себе задатки философа.
Короче,